Они.

у них тяжелая любовь.
так и не выросшие дети... эгоисты. эгоисты не потому, что не умеют иначе, а потому, что не хотят уметь.
прячутся за "ну вот такое я есть и все", забывая, что любить - это в первую очередь быть кем угодно, только не собой.
и в своем эгоизме и обидах не замечающие, как прогибаются под них те, кого они зовут сильными... прогибаются долго, терпеливо... пока не ломаются.

---

Депрессия (ну не депрессия конечно, а какая-то странная фигня, которую я без понятия, как назвать) активно вступает свои права. Я не спал ночь, я опять не хочу есть и я вообще ничего не хочу. Усталость и неадекватность. Головная боль физически и морально. Да здравствует пост-праздничный синдром. А еще чего-то меня тошнит и хочется чего-нить солененького. О боже, я беременна?!!!!1111

Умудрился обидеть хорошего человека. Уникально. Даже не знаю, на что сетовать, на мнительность этого человека или на собственную бестолковость.
Я бы сказал, что мне очень жаль, и мне, может, и в самом деле жаль, но, тем не менее, я не нахожу ситуацию столь плачевной, чтоб прибегать к этой фразе. Я сейчас в принципе ничего не нахожу. Даже себя.

Вообще, давно заметил, это удивительно ощущение - жить так, словно живешь жизнью не своей.
У человека много дорог, и зачастую мы выбираем их неосознанно и случайно. Детали... мелочи. Они решают все, будь то дружба, любовь, симпатии, встречи, работа, учеба, даже конечная цель жизни лавирует из угла в угол, меняя образ в зависимости от этих деталей. Но... какие-то мелочи незначительны в самом деле, а какие-то пускают жизнь под откос, или по ровной прямой, или же, что редкость, тянут вверх.
Моя жизнь разминулась сама с собой где-то очень давно. И, как мне часто кажется, не единожды. А может потому, что у меня две жизни? Та, которой я живу, и та, которую я мог бы прожить, если бы не... если бы... если бы не детали.
Я знаю четко точку отсчета, ту самую, где я сам повернул бурную реку своей жизни в хоть и извилистое, на тихое и спокойное русло.
Променял романтику больших дорог на добровольное заключение в четном количестве стен моих комнат, променял безумие на стабильность, а спасение чьих-то заблудших душ, что я находил бы, когда сам плутал по незнакомым мне местам, променял на полосатую кошку.
И не то, чтобы я был несчастен, я бы спокойно довольствовался тем, что есть, если бы эти две жизни не пересекались.
Но, может согласно все тому же закону подлости, та, другая... не прожитая мною жизнь, она вихляет где-то рядом, иногда выскакивая на меня из-за угла в виде новых встреч и знакомств, обещающих что-то очень даже интересное и сумасводящее. И я, щурясь, вглядываюсь в яркие образы, что заманчиво рисует мне эта полувыдуманная реальность. Вглядываюсь, прогоняю мечты и закрываю глаза... чтобы, открыв их, вновь вернуться в свои одномастные будни, пропитанные кучами зависимостей и непризнанных даже собою комплексов.
А потом, споря с собой до сорванных связок, я доказываю себе, что счастлив. И доказываю хорошо, так, что сам в это верю. И лишь иногда, забывшись, роняю на простое "как ты" - "отвратительно" и толпу жизнерадостных смайлов... в такие моменты в мое "отвратительно" никто не верит. И слава богу.

---

в осло весло спасло осла со слов посла

все время забываю. х)

---

Обрывочное.

- Доктор, у меня плавится мозг.
- Перестаньте тыкать паяльником в ухо, больной.

***

- Доктор, я чувствую себя кисонькой.
- Почему вы так решили, больной?
- У меня чешется хвост.

***

- Доктор, мне вредно жить.
- Вам и курить вредно. Но вы же курите.

***

- Доктор, мне кажется, я умираю.
- Вам правильно кажется.

---

Фанфиктерское. Наруто.

Название: Глава 1.
Автор: в соавторстве.
Бета: один очень хороший человек (недобечено)
Рейтинг: G
Пейринг: Наруто, Саске, Тсунаде, Мир/Мозг Саске, упоминание многих
Жанр: Юмор, Романтик, местами Стеб.
Размер: Миди
Дисклеймер: ни на что не претендую, все герои Кишимото
Предупреждение: АУ, ООС, намеки на яой.
Саммари: Отомстив всем и вся, Саске наконец-то возвращается к нормальной жизни в Конохе. Проблема одна - восстановление клана.

Уникальностей в таком примечательном человеке, как Учиха Саске много. Начиная с удивительно-светлой кожи и причудливо торчащих волос (видимо, даже в Деревне Звука Кабуто ухитрялся варить ему особый гель/воск/мусс) и заканчивая умопомрачительным набором одежды, выбор которой не поддавался ни одной известной в мире логике. В том числе учиховской. Иначе чем обусловлен выбор Учихой обтягивающих штанов? Ведь он точно знает, что это неудобно. А его неизменная белая рубашка? Где он ее стирает и гладит - тайна за семью печатями. Впрочем, как и отношение Учихи к собственной внешности. Нет, в зеркале он себя, конечно видел. Неплохой вид, в принципе: стройное натренированное тело, острый подбородок, тонкие губы, хищный прищур глаз… Когда-то они были широко распахнуты и радостно смотрели на мир, но темнота пещер Деревни Звука и тщательно взращиваемое чувство ненависти сделали свое черное дело, наградив Учиху взглядом, равнодушным даже к собственному отражению. Истинное же мнение по поводу собственной внешности он никому никогда не говорил, а спросить никто не рискнул. И вообще, как и все главные герои, Учиха Саске необычен и загадочен.
Он – гений в своем роде, хотя бы потому, что он единственный в своем учихинском роде вообще. И он всегда невозмутим. Таким как он уже давно нашли подходящее описание: эмоциональный диапазон как у зубочистки. Хотя нет, время от времени он все же радует нас разнообразием: иногда количество выражаемого им презрения зашкаливает до какой-то одному ему ведомой отметки, окончательно искажая совершенные черты. Каким образом он умудрялся сохранять такое лицо, понять сложно. Долгие и долгие месяцы постоянного самоконтроля. Куда там Наруто с какой-то чакрой Лиса! Тут же лицо. Его, учиховское.
Это самое лицо вместе с его хозяином имело на начало нашего повествования вид самый бессознательный. Саске попросту отрубился от потери крови, пока его товарищи по команде завершали задание, а именно «захватить и притащить «танцующую пчелку» ака Восьмихвостого в логово Акацук». Так же подло Учиха пропустил непосредственно извлечение демона из когда-то вооруженного до зубов репера. А потом завертелось.
Наступление на Коноху. Вся наконец-то-в-самом-деле правда об Учихах вообще и Мадарах в частности. Смена лагеря. Спасение чьих-то коноховских жизней. Скомканно, неожиданно, но вполне реально.
Вымотав Мадару до такой степени, что тот самостоятельно отбросил коньки то ли от отсутствия чакры, то ли еще от какой неожиданности, Саске все-таки вернулся в Коноху. Потому что идти, собственно, было больше некуда.
Встретили его смешанно, по-разному. Кто-то с презрением смотрел вслед, кто-то задумчиво шептался, а кто-то улыбался, не веря своему счастью. Последних, кстати, оказалось почему-то крайне мало. Но в целом простили. Было за что. Хотя, как простили, не понятно.
Зато было понятно другое. Что, если бы не некая Карин и вполне понятная Сакура, Учихи бы отправились на тот свет вместе, а Цунаде пришлось бы заново придумывать, с чем скрестить бьякуган, чтобы получить гордых и вредных обладателей красных глаз.
Но он выжил. И не только благодаря девушкам. А еще из принципа. Потому что нечто яростно-оранжевое истошно орало что-то вроде: "Саске!!! Если ты умрешь, я пойду за тобой и достану тебя т-а-а-а-ам!!!"
Саске в кои-то веки написал на себе сам, что ради памяти брата будет жить в деревне и восстановит клан. И деревню заодно восстановит.
Тем и занимался.
Ну, то есть, восстановлением клана Саске пока не занимался - рановато. Да и вообще что-то с девочками у него не ладилось… Никто даже не догадывался, что под холодной маской презрения (носимой скорее по привычке) Саске скрывал несколько расшатанную жизнью нервную систему, абсолютно не приспособленную к общению с противоположным полом.
Первой девушкой, проявившей к нему внимание, как к молодому человеку, в его жизни была Сакура. Но она сначала раздражала, потом, уже по возвращении, вошла в привычку, и раздражение сменилось если не равнодушием, то своеобразным проявлением чисто саскинской дружбы: редкие упреки, безоговорочная помощь на миссиях и даже самому Саске непонятные подарки на Дни Рождения.
Второй была Карин. И это с учетом дикого перерыва. Карин Саске пугала, хоть он и не признавался в этом даже самому себе. А все, что пугает Саске, подвергается безоговорочному проклинанию. Эта участь коснулась бы и Карин, но... однажды она спасла ему жизнь. А потом еще раз. Саске был сволочью, но не идиотом. И, что такое банальная благодарность, в принципе, знал. Боязнь, конечно, не прошла. Напор рыжей бестии мог вывести из равновесия кого угодно. Но мысленно проклинать девушку Саске перестал.
К сожалению, Карин была совершенно не в курсе душевных терзаний своей черноглазой любви и перемен в его отношении попросту не заметила. С ней дороги разминулись совершенно неожиданно.
На этом девушки в жизни Саске закончились.
Была, конечно, еще Ино, которая что-то ныла про то, какой он стал красивый. Были еще какие-то странные существа, набивавшиеся в пару, но это все не то. Из-за неуправляемого вожделения его фриканутой красоты девушки бросались на него слишком яростно, а Саске... краснел и смущался. Внутренне.
Не пугали его только две девушки. Первая - это Темари. Ей просто было плевать на блудного коноховского сына. А вторая - Хината. Ей он искренне сочувствовал. Она скрывать свое волнение не умела.
Еще был Сай. Саске был в курсе, что Сай не девочка, но от необдуманно-пошлых слов этого непонятного юноши точно так же хотелось покраснеть и убежать.
Поэтому Учиха логично рассудил, что клан подождет, а сейчас его ждут "сила юности" и экзамены, а так же миссии во имя "родной" деревни. В АНБУ Саске, на удивление, не захотел. Отказался. Видимо, сработал инстинкт самосохранения и ассоциативный ряд с жизнью старшего брата.
Так он и жил, постоянно тренируясь, всех спасая и пытаясь понять, какого, собственно, черта над ним так злобно подшутила судьба, пока однажды...
Пока однажды Саске не был банально вызван к Пятой, чтобы получить на свою голову выговор о собственной неженатости.
– Двадцать три года, Учиха! Тебе двадцать три! О чем ты думаешь? – Пятая гневно сверкала глазами, размышляя, почему последний отпрыск знаменитого клана до сих пор не завел себе девушку. – Ты уже сто раз мог жениться на ком угодно! Включая Сая…
– А он их боится, Цунаде-баачан, - за спиной Саске что-то хрипло хохотнуло.
Это что-то, вернее кто-то, не нуждалось ни в представлении, ни в знании элементарных правил приличия, соблюдаемых всеми нормальными людьми при посещении Хокаге.
Наруто с довольной улыбкой наблюдал за сереющим Саске, который в данную секунду активно проклинал «друга». Наруто он тоже боялся - единственный человек, который одной небрежной фразой стирал с лица столь тщательно воспитанное выражение.
На данный момент проклятия перешли на новый уровень, а точнее на размышления о том, как именно стоит убить Наруто, и сокрушения на тему, почему не сделал этого раньше.
– Боится, говоришь? – в янтарных глазах Хокаге заплясали веселые чертики.
Рыжее стихийное бедствие Конохи инстинктивно попятилось назад, зная, что такой блеск не предвещает для него ничего хорошего.
– Учиха! На выход! Узумаки! Новая миссия.
Саске, одарив Наруто я-убъю-тебя-позже взглядом, вышел, продолжая мысленно перебирать варианты его мучительной смерти.
Узумаки судорожно сглотнул и уставился на Хокаге, как кролик на удава. Почему-то сейчас он вдруг решил, что даже Орочимару иногда выглядел менее опасным.
Сумасшедшая идея, которую Пятая вот-вот собиралась претворить в жизнь, пришла к ней года полтора назад, когда она, перебирая личные дела коноховцев, зацепилась взглядом за уникальную способность Узумаки. Мысль о том, что Учиха мог попросту не уметь общаться с девушками, приходила к ней не раз. В конце концов, где бы он их видел. Тогда идея показалась ей не более чем забавной и была отброшена как нерациональная.
Но сегодня, увидев реакцию Саске на необдуманное заявление Наруто, она окончательно убедилась, что была права. Сказав себе, что на войне все средства хороши и вообще с этими Учихами по-другому нельзя, она решилась.
– Наруто, – розовые губы разъехались в улыбке.
Несмотря на всю положенную, казалось бы, серьезность при поручении миссии, она никак не могла выкинуть из головы лицо Учихи. Точнее то выражение лица, которое, по ее мнению, он должен сделать, когда узнает, в чем заключается новая миссия Узумаки. Жаль, что лицезреть сию прекрасную картину она не сможет, так как при наличии на расстоянии километра от Саске кого-то, кроме Наруто, он замкнется и даже виду не подаст, что повелся на провокации.
– Ты должен приучить Саске не бояться общества девушек.
Глаза Наруто, казалось, изменились в цвете и размере, вылезая из орбит. Зрачки закатились. Рот самопроизвольно открывался и закрывался.
– Я?! В-вы к-как с-себе это представляете? – более или менее вернув своему лицу нормальное выражение, юноша все же так и не смог подавить дерганье левой брови и заикание. – Мне с ним что-о, девушек, что ли, снимать?
Хокаге мысленно удивилась, что столь логичный вариант сразу не пришел ей в голову, но веселая идея захватила ее настолько, что отказаться увидеть развязку она уже не могла.
– Ойроке-но-джицу, Наруто, – улыбка Пятой стала еще шире. Силой воли она заставляла себя банально не заржать.
– Зайдешь через час, заберешь письменные указания. Свободен.
Ошеломленный парень, не найдя от шока сил возражать, выполз из кабинета, отчаянно прикидывая, что за письменные указания его ждут и в чем именно заключается суть задания. Если он правильно все понимал, то задание доставалось ему одному, а значит, процент вероятности получить смертельные ранения не только от Саске, но еще и от взбешенной Сакуры, зашкаливал уже далеко за сотню. Выгуливая самого себя по площади перед резиденцией и перебирая варианты, как лучше сбежать из Конохи, Наруто неизменно приходил к мысли, что кто-то из них двоих сошел с ума. Но если учесть, кому именно пришла в голову сумасбродная идея, выигрывала Хокаге.
Постепенно разгребая в своей голове весь поток мыслей, Наруто пришел к выводу, что все не так уж и плохо. Во-первых, он сможет больше времени провести с Саске, а значит, получит шанс восстановить былую дружбу. Во-вторых, он шиноби, а шиноби всегда выполняют свои миссии. Даже если они (миссии) такие странные. Даже если для этого надо быть девушкой. Интересно, а одетой? Щеки Наруто приобрели оттенок спелого помидора, когда он подумал, что ему нужно будет находиться рядом с Саске без одежды. Потом он зачем-то подумал, что именно обычно делают с девушками без одежды и покраснел окончательно и бесповоротно до кончиков ушей.
– Цунаде-баачан, ты так не поступишь… не-ет.
Уговорив себя, что даже для циничной старушки такой вариант, – это перебор, он с удовлетворением заметил, что прошел отведенный ему час.
Наруто поднимался по лестнице, уверенный, что выскажет всеми уважаемой бабуле все, что о ней думает. Потом еще что-то прикинул и решил, что сначала все же прочитает указания. А вот потом непременно выскажет.
– Ну-у? – с места в карьер протянул Наруто, открывая дверь.
Пятая сидела за столом, пробегая глазами по свежеисписанному свитку. Она несколько раскраснелась то ли от смеха, то ли от стоящей на столе наполовину опустошенной бутылочки саке, то ли от всего сразу.
– Держи, читай, – улыбаясь, она протянула свиток Наруто.
Сколько раз сменилось выражение лица Узумаки, сосчитать трудно. Но к концу чтения оно (выражение) наконец-то определилось, выбрав задумчиво-глупую улыбку.
– Цунаде-баачан, ты действительно думаешь, что это поможет?
– Надеюсь. У Саске никогда не было проблем с самовоспитанием, значит, он должен справиться. К тому же, ты единственный, кто вызывает в нем хоть какие-то эмоции, что значительно усложняет участь Учихи и улучшает конечный результат, – Хокаге налила себе в чашечку новую порцию саке. – У вас четыре недели, Наруто. После – письменный отчет. Ну, удачи, – Цунаде опрокинула содержимое чашки и в который раз довольно улыбнулась.



Название: Глава 2.
Автор: в соавторстве.
Бета: нет
Пейринг/Персонажи: Наруто, Саске (основные); упоминание многих; Мир/Мозг Саске
Рейтинг: G (указывается для главы, может быть выведен ошибочно)
Жанр: Юмор, Романтика, местами Стеб.
Состояние: в процессе
Размер: Миди
Дисклеймер: ни на что не претендую, все герои Кишимото
Предупреждение: АУ, ООС, намеки на яой.
Размещение: предупредите =)
Саммари: Отомстив всем и вся, Саске наконец-то возвращается к нормальной жизни в Конохе. Проблема одна - восстановление клана.

– Поздравляю, Саске. Ты – самый сильный шиноби Конохи, мистер Невозмутимость, последний из клана Учиха, мечта фанаток – боишься девушек. Боишься настолько, что не нашел, что ответить, когда тебя в этом уличили. Замечательно, Саске, – молодой человек шел в сторону дома, рассуждая, для того ли жителя деревни выбирает он способы убийства и не настало ли время героически спасти мир, избавив его от себя. Сама идея самоубийства, конечно, казалось Саске глупой, но приходя к мысли, что рано или поздно ему действительно придется выбирать себе жену, он понимал, что самоубийство – меньшее из двух зол. Конечно, можно было еще сбежать из деревни. Саске впервые подумал, что идея с возвращением могла оказаться не такой уж и хорошей. Но бежать было некуда.
Закрыв за собой дверь и прищемив палец, Саске тихо выругался и уселся на кровать. Предстояло действительно хорошенько подумать. Куноичи в Конохе не так уж и много, а связывать свою жизнь с обычной жительницей страны Огня не хотелось. Значит, выбирать особо не приходилось.
Первой, кто пришел на ум, была, конечно, Сакура. Просто потому, что она всегда рядом. Но этот выбор можно было отнести к одному из видов извращенного самоубийства. Несмотря на всю свою героичность и самопожертвование, Наруто, скорее всего, не простит. Не то, чтобы его как-то волновали внутренние переживания «друга», просто если уж самоубиваться, то как-то… посимпатичней.
Ино. Сомневаться в том, что и этот выбор граничит с добровольным сокращением популяции Учих на земле, тоже не приходилось. Голос цветочницы вводил Саске в шок даже коротким «Привет», что же с ним будет, если однажды чем-нибудь разъяренная жена решит его отчитать.
Была еще Тен-Тен. Кто она, что она и с чем ее есть – оставалось только догадываться. Но, во-первых, она говорила исключительно о Нейджи и исключительно с тем же выражением лица, что Наруто о Сакуре, и чуть ли не выдыхая «Ней-чан», а во-вторых, она представала перед Саске как третий способ самоубийства с помощью особей женского пола. И если Темари, как и Тен-Тен игнорирующая в Саске представителя сильной половины, относилась к нему спокойно, то странная вооруженная до зубов девушка всегда как то опасно на него зыркала. Тен-Тен была из тех, кто с презрением смотрел ему вслед. Учиха догадывался, что это не совсем ее выбор. Накладывала отпечаток точка зрения Хьюги, считающего себя в стократ уникальнее и сильнее непонятно зачем вернувшегося отпрыска клана Учих. Поэтому данный вариант тоже отбрасывался как несостоятельный.
По точно такой же «хьюговской» причине не рассматривался и вариант с Хинатой. Хотя для Саске на данном этапе она выглядела наиболее симпатичным решением его проблемы. Да и для Хокаге отметался вариант получения детей без нужного генома. А вот для Саске просто отметался вариант получения детей с помощью Хинаты. Это грозило либо лишением возможности пользоваться чакрой с «легкой руки» Нейджи, либо проклинанием Саске самого себя. Хината для него была… хорошей. И, несмотря на то, что он твердил себе о своем превосходстве, уж он-то мог скрывать свое смущение, активно скребущие на душе кошки старательно выцарапывали что-то вроде: «В конечном итоге у нее больше права на существование». В общем, Хината тоже не подходила.
На этом знакомые и хоть в чем-то «достойные» учихинского величия девушки заканчивались. Опять же был еще Сай. Почему он так настойчиво лез в голову, когда Саске мысленно перебирал девушек Конохи – было не ясным. Себе Учиха объяснял это тем, что проблема исключительно в Сае, и дальше в подробности не вдавался. Однажды только просочилась мысль, что все потому, что Сай похож на самого Саске, а Саске просто очень любит себя. Принять эту версию оказалось легче, чем позволить ввести себя в сомнения размышлениям над недвусмысленными намеками Цунаде. В любом случае, на роль жены Сай уж точно не подходил.
Размышления несчастного Саске были прерваны негромким стуком в дверь. Вспомнив, что у него все еще болит палец, и задумчиво сунув его в рот, Учиха поплелся открывать, вполне себе представляя, кто это может быть, но совершенно не представляя, что ему надо.
На пороге стоял Наруто, переминаясь с ноги на ногу и подозрительно улыбаясь.
– Хм, – Саске уставился на гостя, оставив в покое свою руку. Он вопросительно приподнял правую бровь и при этом одному ему ведомым образом недовольно скривил губы куда-то влево, – Пришел добровольно самоубиться?
Концентрация слова «самоубиться» и производных от него за последний час в мозгу Учихи явно превышала допустимый параметр, что вряд ли могло с пользой сказаться на его посетителе.
Наруто улыбнулся еще шире и подозрительней.
– У нас новая миссия, глупый, - и, не дожидаясь приглашения, ввалился в комнату и плюхнулся на ближайший стул.
Саске задумчиво пару раз моргнул уже пустому входу, так и не поменяв вопросительно-недовольного выражения лица, затем-таки пришел в себя и развернулся.
Новое выражение лица могло бы выражать любопытство, но с мимикой у человека проблемы были с детства, поэтому все свелось к несколько безразличному «Ну?»
Наруто выудил из кармана куртки свиток и протянул его хозяину квартиры.
Еще не развернув письмо Хокаге, но храня в памяти последний к ней визит и ее хитрые глаза, и сопоставив это видение с все так же подозрительно улыбающимся Наруто, Саске понял, ни на что хорошее рассчитывать не приходится.
Пока Учиха читал, Наруто не сводил взгляда с его лица. Бледное, красивое, непонимающе-сосредоточенное – оно завора… в смысле было очень интересно наблюдать, как черные глаза Саске становятся шире и старательно лезут куда-то вверх за бровями. Не раскрывая губ, Саске выдвинул вперед челюсть, потом, видимо, прочитав еще пару напутствий Хокаге, не выдержал и приоткрыл рот. Столь своеобразным образом Учиха безмолвно возмущался, находя задание оскорбительным и из ряда вон выходящим.
Сейчас Наруто даже гордился тем, что Учиха то ли не может, то ли не хочет прятаться от него за всем привычной маской равнодушия. Он прекрасно знал, что любой человек поблизости служил для Саске сигналом к самообороне, а Наруто - нет. К счастью для Узумаки, Саске не спешил раскрывать ему душу и сообщать, что неспособность контролировать выражение своего лица, когда они с Наруто один на один, являлась первопричиной того, что Саске тщательно избегал как самого Наруто, так и его старательно навязываемой дружбы. Наруто же считал, что Учиха ему доверяет, а то, что кочевряжится и избегает – это все с непривычки. В конце концов, не так просто принять и поверить, что ты не одинок. После подобных мыслей Наруто обычно задумчиво вздыхал и отворачивался от такого известного ему одному Саске, словно ему становилось стыдно.
Поэтому он не увидел, как Саске расправился с чтением и закатил глаза, мечтая, чтобы все написанное оказалось шуткой. Мало того, что на ближайший месяц он крепко завязан на Узумаки, еще и пребывающего в образе девчонки, так и сама затея выглядела совершенно бессмысленной. Мальчик, девочка… это же Узумаки. О чем с ним вообще можно разговаривать?
Саске вздохнул, поднимая согнутую в локте руку и запуская ее в волосы, намереваясь почесать затылок. Но волосы только яростно хрустнули, не позволяя своему обладателю дотронуться до корней. У них была своя экстра сила – стащенный в последний момент из южного убежища Орочимару тот самый специальный гель/воск/мусс, который не только превосходно держал укладку, но и служил неплохой защитой головы от неожиданных нападений сзади. Обидевшись на неподатливую шевелюру, Саске снова вздохнул: пора начинать злиться.
– Ну и как это понимать? – для непонятливых Учиха старательно повертел письмом у носа отвлеченного почему-то Узумаки.
Наруто поднял глаза на дрыгающего рукой Саске и задумчиво улыбнулся.
– Нормально так понимать, миссия. Там все подробно расписано, – Наруто театрально закатил глаза, изо всех сил показывая, как ему надоел этот глупый Учиха.
Хрясь. У головы Наруто не было своей экстра силы, поэтому от полученного подзатыльника на мгновение потемнело в глазах. Он неловко пригнулся от удара, затем растерянно заглянул в учиховские глаза и жалобно потянул:
– За чтоо?
Саске отвел взгляд и как-то неловко повел плечом. Потом тихо процедил:
– Чтоб неповадно.
Посчитав сей комментарий исчерпывающим, Саске снова вернулся к свитку, выискивая в нем то самое непонятное. Видимо найдя нужное, Саске безрадостно всхлипнул.
– Ага, смотри. «Каждый день в течение недели ходить на обязательную прогулку». Наруто, – Саске сменил декламирующий тон на шепот, которым дети ведают друг другу самые страшные тайны, и повернулся, заглядывая ему в глаза, - я не хочу гулять с тобой каждый день, понимаешь? Это ничего не из-ме-нит. Мальчик ты, девочка ты, в любом случае ты – невыносимый болван. И смущаться я тебя не бу-ду, а значит это не по-мо-жет.
Для убедительности Саске несколько раз торопливо кивнул.
Учиха искренне не понимал, каким образом джицу Наруто может изменить его отношение к девушкам. Ведь Наруто – не девушка. Это даже сравнивать нельзя.
– Хокаге сказала: «Миссия», значит миссия, Саске. Хочешь ты этого или нет.
Наруто, не вставая, сложил несколько печатей и улыбнулся.
От этой улыбки по спине Саске торопливо забегали мурашки. От только что тщательно выдаваемых за правду увещеваний не осталось и следа. Может, это… и Наруто, но это явно не нормальное, женственное Наруто. С таким Наруто Учихе еще меньше хотелось ходить по магазинам. Пытаясь отвернуться от лица улыбающейся девушки, Саске уперся взглядом в большую грудь, которой явно было тесно в футболке Узумаки. Он жалобно икнул и уставился в окно.
Наруто истерически заржал, наблюдая за краснеющим Учихой. Точнее Наруто должен был истерически заржать, на деле же он залился восхитительно-приятным смехом, который, словно колокольчики, зазвенел в серой комнате. Комната, откликаясь на непривычный звук, удивленно скрипнула диваном.
Узумаки встал со стула и подошел к окну. Он аккуратно взял тонкими пальцами Учиху за подбородок и повернул лицом к себе. Издевательски голубые глаза наивно распахнулись, и Наруто заговорил, тихо-тихо, немного хрипло, и чуть обиженно растягивая слова:
– Почему же ты тогда отворачиваешься, Саске-куун?
Проклянув и Хокаге, и Наруто, и самого себя, и зачем-то Сая, Саске понял, что задыхается. Он торопливо закрыл глаза и, призывая изо всех сил образ нормального привычного Наруто, выдохнул:
– Узумаки, убери руки.
Мысли в голове превратились в маленький взрыв. Реакция оказалось гораздо более плачевной, чем он думал. Две самых страшных причины для отказа от того, чтобы благополучно держать себя в руках, объединились. Наруто и девушка. Наруто – девушка. Саске понял, что ошибся. Разница между мальчиком и девочкой была, причем очень заметная, и очень такая нехорошая разница.
Саске осторожно приоткрыл глаза и тут же яростно захлопнул: Наруто все еще смотрел на него, отчаянно хлопая длинными ресницами. Опустив голову вниз, Учиха сделал вторую попытку открыть глаза. Здесь внизу все было спокойно. Не считая того, что теперь обувь Наруто явно не соответствовала размеру его ноги.
Убирая со своего подбородка тоненькую ручку с нежной кожей, Саске тихонько пискнул. Единственным спасением виделась теперь ванная, где можно благополучно остудиться и переждать, когда Наруто выйдет из столь своеобразного образа. Аккуратно переступая, Саске боком протопал мелкими шажками к заветной двери, так и не поднимая глаз.


Название: Глава 3
Автор:
Бета: Другой хороший человек (недобечено)
Пейринг/Персонажи: Наруто, Саске (основные)
Рейтинг: Пожалуйста, подскажите, а? Честно не знаю.
Жанр: Юмор, Романтика, местами Стеб.
Состояние: в процессе
Размер: Миди
Дисклеймер: ни на что не претендую, все герои Кишимото
Предупреждение: АУ, ООС, Недояой.
Саммари: Отомстив всем и вся, Саске наконец-то возвращается к нормальной жизни в Конохе. Проблема одна - восстановление клана.

Минут через пятнадцать Учиха выполз из ванной, убежденный, что больше он на эти узумакиевские джицу не поведется. Все пятнадцать минут он вдохновенно доказывал себе, что такая реакция всего-навсего с непривычки и вот-вот пройдет. Поэтому вышел он крайне довольный собой, подчеркивая это гордо вскинутой головою.
Черные волосы, лишившись, наконец, экстра поддержки, забавно торчали в разные стороны, умудрившись приобрести еще более дикую форму, чем та, в которую их тщательно укладывал Саске. По насухо обтертой атласной коже мягко катились небольшие капельки, нежно очерчивая каждый изгиб совершенного тела, и, издевательски подмигивая, исчезали в махровом полотенце. Наруто невольно залюбовался этой невероятно прекрасной сексуально-притягательной картиной… бы. Но Наруто этого не видел. Все, что осталось в комнате от Узумаки, это болтающиеся ноги, служившие противовесом телу полностью перегнувшегося через подоконник хозяина. Наруто что-то восторженно лепетал невидимому собеседнику.
Саске подошел ближе и прислушался. «Кыс-кыс-кыс! Иди сюда, маленький… Кыс-кыс-кыс! Блин! Иди же сюда… э-э… а-а!..» - на этом замечательном моменте пламенной речи ноги Узумаки поползли куда-то вниз, за пределы подоконника. Реакция Учихи оказалась быстрее его мыслей, поэтому уже через мгновение он вцепился в штаны Наруто и потянул их на себя. Спустя еще одно мгновение Саске обнаружил, что штаны, не рассчитанные на женские округлые попы, остались у него в руках, причем без своего законного обладателя. Судорожно сглотнув, Учиха откинул их куда-то в сторону и перегнулся через подоконник.
Наруто, с перепачканной мордашкой, спутанными хвостами и, «О, Боже! За что мне это!» без штанов, сидела прямо на земле, прижимая к себе испуганного черного котенка. Девушка подняла голову и помахала одной ручкой: «У тебя еда есть какая-нибудь, Учиха?». Саске растерянно замотал головой, и так как уловить в этих движениях ни «да», ни «нет» Узумаки не удалось, то она поднялась и протянула ему котенка: «Держи, я сейчас». Все еще прибывая в состоянии полноценного шока и не сводя взгляда с обнаженных узумакиевских ног, Учиха покорно вцепился в животное, но… дальнейших действий не последовало. Несчастный зверь испуганно замяукал и попытался задней лапой соскоблить с себя грубые руки, державшие его так высоко над землей.
Саске вздрогнул и притянул котенка ближе к себе, чтобы втащить его в комнату, но животное решило иначе, изловчившись, оно неведомым образом выбралось из его рук и прыгнуло на плечо. Учиха резко выпрямился и взвыл, попытавшись рукой сбросить с себя адский черный комок, вцепившийся для устойчивости в него когтями. Безрезультатно. Котенок, воспринимая хватающую его руку, как оружие для уничтожения кошек, впивался когтями еще глубже, оставляя на обнаженном плече, и даже, в процессе скольжения лапами, на спине тонкие розовые царапины, которые мгновенно вспухали, изображая очень некачественный результат бесплатного шрамирования. Тогда Саске попробовал попрыгать на одной ноге, надеясь скинуть с себя очередной источник вселенских бед в своей не сложившейся жизни: логичным последствием сих действий стала короткая перебежка котенка с одного плеча на другое, то, что подальше от пола.
В какой именно момент Наруто появилась в комнате, сказать трудно, известно только, что она тут же остановилась, в немом изумлении наблюдая за увлекательной борьбой двух умнейших на земле существ. Когда же обезумевший Учиха, неловко придерживающий одной рукой полотенце, начал свой прыгающий танец, девушка не выдержала и расхохоталась, чем сразу же привлекла к себе его внимание. Успевший позабыть, что случайным образом он самолично лишил Узумаки штанов, Саске резко застыл: не каждый день в его квартире радостно ржут грудастые миловидные девушки в коротких излишне обтягивающих футболках и боксерах. Котенок тоже застыл, видимо, от шока. Ну просто от шока. У него вообще сегодня трудный день выдался, стрессовый такой. Этого Наруто выдержать не смогла, сначала раздался легкий хлопок, а затем по двери, дергаясь в страшнейших конвульсиях от уже беззвучного хохота, медленно, но верно сполз Узумаки, и теперь он вдохновенно бился в истерике где-то на полу.
Саске, переглянувшись с котенком и оценив весь драматизм ситуации, выдавил из себя что-то, что в его понимании мимики являлось, видимо, смущенной улыбкой. С маленьким злобным зверем, ввиду явного помешательства их общего знакомого, было заключено временное перемирие, предназначенное для того, чтобы Учиха смог налить в стакан воды и принести его всхлипывающему товарищу. Он осторожно пнул слегка вздрагивающее тельце, и, встретив его затуманено-недоуменный взгляд, протянул ему стакан. Теперь, пока Наруто, вцепившись в стекло двумя руками, жадно пил, можно было подумать.
Во-первых, было непонятно, почему радостный смех Наруто перешел чуть ли не в рыдания, пусть и сдавленные и практически бесслезные. Во-вторых, нужно было и в самом деле снять с плеча и покормить котенка, и допросить Узумаки на предмет «С какой такой радости он вообще за ним полез». В-третьих, нужен был план, героический план, героически-умный план на тему: как пережить этот месяц. Причем, судя по несколько безумному виду Наруто, план нужен был обоим. Очень хороший план… вроде того, что выращивал Кабуто.
Наруто, наконец, оклемался и попытался встать, используя в качестве вспомогательного средства край многострадального полотенца. Учиха, успев возмущенно охнуть, вцепился в полотенце рукой, и, не удержав равновесия, рухнул на Наруто. Котенок, сделав в воздухе двойное сальто и жалобно мявкнув, приземлился Саске на спину, на все двадцать когтей. Учиха коротко простонал и смиренно уткнулся носом в шею Узумаки, боясь пошевелиться и выжидая, когда пушистый вредитель добровольно слезет с его спины. Наруто же теперь просто сидел, зажмурившись и отчаянно краснея. Всем возможным и невозможным усилием воли он прогонял от себя мысли о том, что на нем сейчас лежал Учиха. Практически голый Учиха, тепло дышавший ему в шею и соприкасающийся с ним обнаженными ногами. Но мысли не прогонялись. Они заставили Наруто приоткрыть глаза и занялись уговариванием его проверить, действительно ли кожа у Саске такая нежная и приятная на ощупь, какой кажется. Самым страшным для Узумаки оказалось даже не наличие этих мыслей, а то, что он вот-вот им проиграет, подбадриваемый легким ароматом каких-то трав, исходившим от волос свежевыстиранного товарища.
На счастье обоих котенок решил, что опасность ему больше не угрожает, грациозным прыжком спланировал с Учихи и гордо удалился в ту часть квартиры, которая больше всего напоминала ему кухню. Саске, оттолкнувшись ладонью от пола, перекатился с Наруто на паркет и уперся затылком в дверь.
- Это жестоко, - констатировал Учиха.
- Это слишком жестоко, - согласно кивнул Узумаки.

Посидеть в тишине и отойти от пережитых ощущений им не позволил чудовищный грохот, сопровождаемый сдавленным кошачьим хрипом. Саске с визгом «Мои помидоры!» сайгаком метнулся в сторону кухни. Наруто же поднялся неторопливо, даже скорее заторможено, все еще находясь во власти непривычных ощущений, и поплелся следом, по пути с истинно-шинобиевским изяществом подцепив кончиком ноги свои штаны и переправив их на плечо.
На кухне в это время разыгралась настоящая драма. Учиха, таки уличивший несчастного котенка в дебоше, теперь старательно пытался его (котенка) поймать и наказать, что в планы ушастого недоразумения явно не входило. В связи с этим он постоянно менял места дислокации, старательно выбирая самые недоступные для учиховских рук участки. Саске по этому поводу рассвирепел еще сильнее и с криком «Шарингачдори» бросился к щели между холодильником и стенкой, той самой, где котенок был замечен секунду назад.
Наруто, который не собирался становиться свидетелем кошко-убийства, рванул Учихе наперерез. О чем в ту же секунду пожалел, так как умудрился наступить на прекраснейший и вкуснейший, по мнению все того же Саске, овощ, и на нем же поскользнуться. Но, что не могло не радовать Наруто в томительные мгновенья полета навстречу полу, цели он своей достиг. Его парящая в воздухе нога со снайперской точностью зацепила край пресловутого полотенца, буквальным образом срывая ткань с бледного учихинского тела. Котенок был спасен. Чего нельзя было теперь сказать о наконец-то встретившимся затылком с полом Узумаки. Покраснев до кончиков волос, Саске повернулся к злостному обидчику номер два, но обнаружив оного уже на полу, подобрал полотенце и, гордо хмыкнув, удалился.
Когда Наруто, собравшись с силами и мыслями, осторожно выглянул из кухни, Саске уже успел одеться. Он сидел на краю кровати, уперевшись локтями в колени и сцепив руки так, чтоб можно было положить на них подбородок, и смотрел куда-то в никуда. Наруто, решивший, что Учиху лучше пока не трогать, вернулся на кухню. Вид помещения оставлял желать лучшего: помидорный сок, радостно разлетевшийся по всему полу и станам, изменил пейзаж до неузнаваемости. Наруто грустно вздохнул и стал придумывать, какими бы словами разузнать у Саске, где в этом доме находятся всевозможные тазики, тряпки и чистящие средства. В конце концов, именно он втащил котенка в квартиру, а значит, ему и отвечать за последствия.
Зверек, решивший, видимо, что нервные потрясения закончены, осторожно выглянул из своего убежища, аккуратно сделал несколько мягких шагов, потыкался носом в красную помидорную лужицу и фыркнул.
- Рр-м-мя? – умные глаза выжидательно уставились на Наруто.
- Мда-а... Наворотили мы с тобой, - Узумаки быстрым движением поднял котенка на руки, и теперь держал его под животом, согнув руки в локтях. Кошачий взгляд встретился с расстроенным взглядом голубых глаз. – И что вот прикажешь с тобой делать? Имя тебе надо дать, что ли.
Прижав к себе котенка, он вышел из кухни в комнату. Саске так и не сменил положения, и только глаза его были настолько выразительно-тоскливы, что Наруто стало окончательно стыдно.
- Саске? – тихо, словно в надежде, что тот его не услышит.
- Что? – внимательный взгляд.
- Извини. Меня. И его извини, - Наруто отцепил от себя котенка, поворачивая его мордочкой к Учихе, - посмотри, на него нельзя злиться, Саске. Ведь правда?
- Хм.
- Саске, давай ему имя дадим, а?
- Хм.
- Ну, Саске… У меня фантазия, сам знаешь… ну можно его Хокаге назвать, - Наруто растерянно улыбнулся, прижимая котенка обратно к себе. – Хочешь быть Хокаге, маленький? Я вот очень хочу. Или Раменом.
- Черный.
- Что?
- Котенок – черный. Хэй.
- Хэй? – удивленно взметнувшиеся вверх брови.
Учиха закатил глаза и мысленно начал считать до десяти. Объяснять Наруто, что он имел только что в виду, было не столько выше его гордости, сколько просто выше всех его моральных сил.
- А-а… Понял. Тебе цвет его нравится? – осторожно так.
- На-аруто-о… - угрожающе.
- А-а-а… Хэй, - Наруто счастливо улыбнулся. – Эй, Хэй! Хэ-эй… - он склонился над котенком, ласково теребя его между ушами. – Саске, там бы на кухне убраться.
- Я сам.
- Уверен?
Вместо ответа Саске удалился из комнаты, потом вернулся, но, не останавливаясь, прошел сразу на кухню, волоча за собой те самые тряпочки, тазики и чистящие средства, правда, каждое - в единственном экземпляре. Наруто, не выпуская котенка из рук, двинулся было следом, но мимо со свистом пролетели любимые штаны. Точно, он ведь до сих пор не оделся. Котенок был спущен на пол, а Узумаки, наконец, натянул штаны на себя. Тут же в голову пришли крайне примечательные причины потери этой замечательной одежды, и, соответственно, подробности новой миссии, которую едва ли нельзя было назвать извращенной.
- Саске, - Наруто повысил голос, чтоб быть услышанным с кухни наверняка, - что с миссией-то делать будем?
Из кухни послышался грохот и приглушенный мат. Затем в дверях показался Учиха.
- Это Ты меня спрашиваешь, Наруто? – наигранное удивление в глазах. – Я думал, что у тебя на все миссии один ответ – выполнять.
- Ну… э-э, - Узумаки растерянно посмотрел на Саске, - выполнять-то да. Но, твою мать, Учиха, я не создан для того, чтоб быть девчонкой.
- Дошло, наконец?
- В смысле?
- А глазами хлопал профессионально, в глаза заглядывал проникновенно так, руками трогал, - Саске усмехнулся.
- Что?
- Ничего, Наруто, ничего, - он ловко развернулся на носках и удалился на кухню, оставив Узумаки переваривать сказанное.
Он и переваривал, с трудом пытаясь уловить в словах тонкий, явно нехороший намек. Наруто задумчиво шевелил бровями, морщил нос и даже пару раз всплеснул руками. Откровение пришло вместе с очередным рассеянным шагом, сопровождаемым бодрым и пронзительным «Мяу!». Во-первых, Наруто понял, что только что наступил Хэю на хвост, во-вторых, он умудрился сопоставить неосознанное на тот момент желание засмущать Саске прикосновением собственной руки с не очень понятным ощущением, испытанным в те увлекательные моменты, когда на него свалился полуголый Учиха. Наруто вздрогнул, перевел взгляд на собственные руки, еще раз прокрутил в голове душещипательную сцену «Саске, вжимающийся в подоконник, и тянущиеся к нему именно эти, узумакиевские руки». Опять вздрогнул, чувствуя, как где-то в районе желудка зарождается нечто странное, пощипывающее, учащающее дыхание, плавно ползущее куда-то вверх, к горлу, подступающее к глазам, и готовое вот-вот вызвать слезы не то счастья, не то умиления.
- Святые тентакли, да что же это такое? – Наруто схватился за голову, растерянно хлопая глазами.
Котенок, реагируя на жалобный вопрос, укоризненно выговорил очередное «Мяу» и удалился на кухню. Узумаки проводил его печально-непонимающим взглядом и рухнул на кровать.


Название: Глава 4.
Автор:
Бета: нет.
Пейринг/Персонажи: Наруто, Саске (основные)
Рейтинг: G (для главы)
Жанр: Юмор, плавно сползающий в Стеб, местами Романтика.
Состояние: в процессе
Размер: Миди
Дисклеймер: ни на что не претендую, все герои Кишимото
Предупреждение: АУ, ООС, намеки на яой.
Размещение: предупредите =)

- Наруто, тебе никогда не говорили, что спать на чужой кровати – как минимум неприлично, - Саске, держа наперевес швабру и ведерко, возвышался над задремавшим, свернувшимся в нечто, отдаленно напоминающее калачик, Узумаки, злобно сверля его взглядом.
Наруто приоткрыл глаза, опознал новоиспеченный будильник как Учиху, отмахнулся и снова засопел. Такого неприкрытого неуважения к собственной величественной персоне гениальный в своих же глазах юноша морально пережить не смог, а потому несильно пнул Узумаки коленом в спину. Наруто засопел громче и обиженнее, но глаз не открыл.
Учиха, покрепче сжав зубы, снова пнул сонную тушку, но на этот раз сильнее. Грубая сила, таки выдернувшая Наруто из вожделенного сна, была оценена, прочувствована и с выражением откомментирована:
- Саске, ты идиот, - выдал Узумаки, переворачиваясь на спину и серьезно глядя в учихинские глаза.
Саске, подавив немой вопрос «С какой это радости?», заявление проигнорировал и, посчитав миссию по пробуждению выполненной, гордо удалился в неизвестность. Судя по звукам, сопровождавшим его поход – целью был чуланчик, в который теперь возвращались принадлежности для очищения кухни.
Узумаки поднялся и сел на кровати, потирая глаза и пытаясь прикинуть, сколько он проспал. Видимо, достаточно для того, чтоб Учиха успел убраться на кухне, а солнце – скрыться за горизонтом. Впрочем, свет Саске до сих пор почему-то не включил, поэтому все предметы в квартире окрасились в приглушенный серо-синий. Цвет сумерек.
- Хэ-эй, - негромко позвал Наруто, вспомнив об еще одном обитателе квартиры.
Котенок, который, видимо, еще не знал, что на сочетание этих звуков надо реагировать – на сочетание этих звуков, собственно, и не отреагировал.
- Спит он, - возвестил вернувшийся Саске, сопроводив свою короткую речь отчаянным зевком, - и тебе советую… спать.
- Так какого черта ты меня разбудил? – Узумаки обиженно сопел и кидал на Учиху взгляды, полные оскорбленного заспанного величия.
- Ты совсем дурак, да?
- Э-э? – честно ответил Наруто.
- Это моя кровать.
Саске терпеливо переждал несколько секунд, требуемых Узумаки на сложную логическую цепочку, с отрешенным видом разглядывая узорчик на выцветших обоях.
«Ремонт что ли сделать…»
- А-а, да, - Наруто, наконец, смущенно улыбнулся, запуская ладонь в разлохмаченную шевелюру, и поднялся, направившись к двери.
- Ну, я завтра зайду, да? Нет, ты зайдешь. Я же, э-э… девушка, - Узумаки хихикнул и, не попрощавшись, скрылся за дверью, оставив Учиху с открытым для ответа ртом и сумбурными мыслями.
«Девушка, угу», - думал Саске, а больной разум заботливо подкидывал несколько перебивающих друг друга образов: теплые тонкие пальцы на собственном лице, огромные голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц, детская улыбка, стройные загорелые ноги и внушительный бюст, которому явно было тесно в нарутовской футболке.
Обреченно закатив глаза, Учиха с силой потер переносицу, а затем повалился на кровать в поисках спокойного и безмятежного сна.
Наруто же, добравшись до дома практически на автопилоте, достаточно резво юркнул в кровать. Предположить, что простое, и, на самом-то деле, крайне дружеское посещение Пятой выльется в сложный и насыщенный вечер в компании Саске, он, естественно, заранее не мог. А потому сейчас, когда голова шла кругом от происходящего, а мозг, все еще находящий во власти смятения, грозил полным отключением, Узумаки решил, что сон – единственно возможное решение всех проблем. Чем он и поспешил заняться, уже через минуту шумно выдыхая воздух, отчего зубы на его колпаке слабо трепыхались.

Наруто бежал по подземелью, пытаясь найти одну единственную заветную дверь, затерянную в бесконечной череде совершенно одинаковых поворотов. Его шаги гулко разносились во все стороны, отражаясь от мрачных стен. В свете факелов его же собственные тени, переплетаясь в причудливые фигуры, пугали, и тем самым сильно раздражали.
Первая, вторая, третья... Одну за другой он осторожно приоткрывал деревянные двери, каждый раз надеясь, что именно за этой наступит конец его поискам.
Повезло.
Да-да, именно за этой обнаружилась светлая кухня, на которой, откинувшись на диване и прикрыв глаза, находился Учиха Саске. Человек, которого он обязан вернуть, человек, на котором завязаны его обещания. И не столько другим, сколько самому себе.
Учиха проигнорировал нарушителя его спокойствия, так и не прервав своего занятия – он неторопливо и очень вдохновенно ел помидор, мило причмокивая и не обращая внимания, видимо, больше ни на что. Кисть второй, не занятой помидором руки, свободно свисала с края дивана, и к ней неумолимо приближалась опасность в лице маленького черного котенка с горящими красными глазами и узкими зрачками-щелочками.
- Саске, - позвал Наруто, пытаясь привлечь внимание бывшего товарища по команде, но голоса не было.
- Саске! Саске!! – он изо всех сил пытался закричать, видя, как маленький злобный зверь тянет когтистую лапу к учихинскому запястью, готовясь полоснуть по тонкой вене.
- Саске-е!!! – еще одна отчаянная попытка, и Наруто, резко распахнув глаза, проснулся от звука собственного голоса.

- Приснится же, - рассеянно пробормотал Узумаки, пытаясь привести мысли в порядок.
Заливший комнату свет возвещал, что уже утро, а оранжевый будильник, показывая половину восьмого, подтверждал, что уже не просто утро, а утро, вполне даже вступившее в свои права.
Нужно было встать и хорошенько подумать, как сегодня себя вести. Согласно кратким указаниями Хокаге-извращенки, с сегодняшнего дня Наруто должен был постоянно гулять с Саске, разговаривая с ним о вечном и, желательно, прекрасном. Почему эту задачу Пятая не доверила Сакуре, Наруто не знал.
Зато догадывался Учиха, злобно чистивший в этот же момент зубы перед зеркалом. Причем догадывался правильно, логично предположив, что Хокаге просекла, что никакая Сакура не способна вывести Саске из душевного равновесия. А вот Наруто – это всегда-пожалуйста. Наруто – это вообще оружие, созданное специально для уничтожения безобидных и мирных Учих. Таких, как Саске.
Узумаки икнул на своей кухне, чуть не подавившись свежезаваренным раменом, подумал, что в этом виноват подумавший о нем Учиха, и изо всех сил мстительно подумал о нем.
Саске тоже икнул и тоже чуть не подавился, ибо полоскал рот. Злобно сплюнув и не менее злобно поматерившись на свое отражение, представляя Сая, Учиха обреченно вздохнул и, шаркая тапками по полу, поплелся на кухню. Сай тоже икнул в собственной кровати, но этого факта не заметил, так как вполне невинно спал.
На ходу подцепив из тарелки помидор, Учиха проследовал к холодильнику. Вчера в нем чудом была найдена тушенка, которую Саске когда-то бесполезным грузом стаскал на миссию. Теперь же она оказалась вещью весьма и весьма полезной, так как с удовольствием была принята за нечто съедобное маленьким черным существом, которого Учиха еще вчера самолично окрестил Хэем.
Выкладывая на тарелочку утреннюю порцию характерно пахнущего «лакомства», Саске размышлял о том, почему котенок в конечном итоге провел ночь у него. Возможно, стоило отнести животное к Наруто, ведь, в конце концов, именно он полез его доставать. Но одно неожиданное обстоятельство мгновенно вытеснило сию мысль из светлой головы темноволосого гения: Хэй благодарно заурчал. И у Саске, впервые за долгие годы, проведенные в горе и одиночестве, тоскливо затянуло где-то под ребрами. Если бы Учихи умели выражать радость и умиление, то сейчас Саске смахнул бы скупую мужскую слезу и улыбнулся. Но Учихи радость выражать не умели, а умиление и подавно. Поэтому Саске лишь рассеянно погладил котенка, выпрямился, пожал плечами, схватил еще один помидор и вышел за дверь.

Наруто, доев рамен, но так и не найдя в своей голове ни одной разумной идеи, положился на волю случая и Учихи. Единственное, что он придумал сам, это использовать Ойроке до прихода Саске, дабы начать миссию сразу и без отлагательств. А так же, чтобы морально подготовиться и подобрать что-то достаточно удобное из существующей в его гардеробе одежды. Ну не в облачках же ему ходить, в самом деле.
Для предстоящей встречи Узумаки добыл где-то в глубинах своего шкафа свободную белую футболку (почти без пятен, между прочим), неизвестно как попавшую вообще в эту комнату, и светлые штаны, изначальное назначение которых тоже оказалось неопределенным.
Выполнив технику и с опаской разглядывая себя в зеркале, Наруто задумчиво подергала собственный хвостик, зачем-то его покусала, вздохнула и, наклонив голову и не отводя взгляда от собственного отражения, сунула руки в карманы. Робкая мысль «Все не так плохо» в быстром темпе забилась в угол, так и не успев толком заявив о себе.
Будильник скрипящим звоном обозначил восемь утра, а не заставивший себя ждать деликатный стук в дверь подтвердил: ад начался. Издав еще один вздох нечестно раненой в полете птицы, Наруто-таки отвлеклась от изучения собственного отражения и направилась к источнику звука. Открывать.

Вот уже второй час самая удивительная за всю историю Конохи пара молчаливо мерила шагами оборудованную для романтических прогулок зону. Не смотря на то, что Наруто постаралась открыть дверь с лучезарнейшей улыбкой, и на то, что Учиха, внезапно обнаруживший у себя намеки на совесть, попытался ответить если не тем же, то, вообще, хоть чем-нибудь ответить… И даже не смотря на то, что оба, чувствуя себя полными идиотами, продолжали упорно гулять вдоль озера, стараясь игнорировать совершеннейшую абсурдность ситуации, разговор не клеился. Саске молча разглядывал собственную обувь, а Наруто, которую, казалось бы, заставит замолчать только факт отделения собственной головы от тела, рассматривала собственную грудь. Иногда Саске тоже разглядывал грудь Наруто. Но делал он это крайне осторожно, и только тогда, когда идущая по левую руку от него Узумаки смотрела куда-то еще левее.
Грустно и скучно было бы им, ведомым удивительными стечениями обстоятельств по тяжелой дороге жизни в виде посыпанного песочком бережка озера, если бы не…
- Саске, я все вижу.
- А? – отрешенный свист и легкий поворот головы в противоположную сторону.
…
- Са-аске…
- М-м… - все тот же свист.
…
- Учиха, - угрожающе, - не выводи меня…
- Хм-м…
…
- Учиха, мать твою! Прекрати пялиться на мою грудь! – Наруто резко остановилась и, дернув Саске за плечо, развернула к себе.
Перекошенное от праведного гнева личико, чуть ли не вставшие дыбом хвосты, красные щеки, и волны плещущей синей ярости в огромных голубых глазах.
- Кавай, - обнаружил-таки Учиха в себе способность умиляться.
- Кто? – опешил Узумаки.
- Ты.
- О-о…
Саске, меланхолично закатив глаза, развернулся и побрел дальше по дорожке, размышляя над тем, а что это он, собственно, только что сказал.
Широкая тропа уходила вдаль, изгибаясь вместе с извилистой линией берега. Тихая гладь стоячей воды, яркое голубое небо над головой и милая девчушка, что молча догнала его и сейчас, обиженно сопя, шла рядом. Мир больше не казался таким мрачным и тусклым, как еще, допустим, вчера. Маленькая уточка, отбившись от своей стаи, деловито прохаживалась по берегу, щипая травку, а дома Саске в этот раз ждало живое существо… И так тепло становилось на холодном учихинском сердце…
- Ты чему радуешься, идиот? Или, по-твоему, ходить в таком виде, чтоб тебя, придурка, в итоге женить – это весело?
Ну вот. Красочная картина маленького саскиного счастья в мгновение была разорвана в клочья грубыми речами его прелестной спутницы.
- Наруто, ты самая отвратительная женщина из всех, которых я видел, - Учиха нахмурился, выражая свое крайнее недовольство, на автомате складывая руки на груди.
- Ты тоже, - фыркнула Узумаки и ускорила шаг, обгоняя своего спутника.
Все вокруг начинало бесить. Это совсем не было похоже на дружескую прогулку, о которой в тайне мечтала нормальная, мужская сущность Наруто. Это было похоже на… на…
- Наруто-о, - собственное имя, сказанное Учихой несколько растянуто и как-то по-домашнему, заставило девушку замереть. – Наруто, а давай купим тебе платье.
Спина Узумаки дрогнула и, казалось, всхлипнула, но тут же вполне ощутимо напряглась. И не будь Учиха Учихой, если бы не успел поймать секундой позже хрупкий девичий кулачок в нескольких сантиметрах от своего лица. Злобно пыхтя, рассерженная блондинка уставилась на обидчика и с удивлением обнаружила, что тот… улыбается.
- Что за муха тебя укусила, Саске? – она опустила руку и настороженно заглянула в его глаза. – Ты теперь совсем псих, да? Я пропустил момент, когда Сакура все же хорошенько приложила тебя по голове? Или это личный привет от Хокаге?
Наруто отшатнулась и снова повернулась спиной к Учихе, голову которого мгновенно заполнило множество увлекательных мыслей, включаю теорию, согласно которой в режиме Ойроке у человека пропадало чувство юмора.
Узумаки тоже отдался власти мыслительного процесса. И светлую голову одолевали мысли отнюдь не светлые, хотя, отдадим им должное, верные. Затея Хокаге не имела совершенно никакого смысла. Слепо понадеявшись, что вечное своеобразное влияние Наруто на Саске сыграет здесь ключевую роль, Пятая совершенно не учла отсутствие в Узумаки актерского таланта. А он, прикрываясь затертым «Это мой путь ниндзя!», опрометчиво на все согласился. Только вот по этому пути отступать теперь было некуда. Но и вынести еще хотя бы несколько минут в компании издевающегося над ним придурка (а ведь это именно Наруто, казалось бы, должен был выбивать Саске из колеи!) он больше не мог.
Обернувшись и честно посмотрев синими очами на Учиху, Наруто изрек что-то вроде «Продолжим мы все-таки завтра» и в спешном порядке скрылся с учихинских глаз. Даже пятки не сверкнули.
А Саске, уставившись прямо перед собой, немо вопрошал у пустого пространства, у озера, у тропы и даже у уточки одну единственную вещь: «Ну и что это было?». Уточка в ответ только крякнула.

На ходу развеяв технику и окольными путями добираясь до своего дома, Наруто прислушивался к собственным мыслям. Прислушивался лишь потому, что они определенно смахивали на галлюцинацию. Саске… улыбался. Улыбался. Саске. Саске улыбался. Он улыбался ему, Наруто. Зачем? Паника охватывала Узумаки со скоростью опытного шиноби и затягивала в свои сети не хуже профессиональных тентаклей. Мысли, хаотично закружившись в голове, сталкивались и рассыпались, перемешиваясь друг с другом и придавая улыбке Учихи подозрительные оттенки. Сделав еще пару кругов, мысли, наконец, остановились, рассчитались на первый-второй и вылились в одну, ту самую подсознательную, из-за которой Наруто, собственно, и совершил сей стремительный побег – Учиха издевается. Разве может он делать что-то еще, наблюдая за тем, в какое унизительное положение попал его «друг»?
- Никто не имеет права безнаказанно издеваться над будущим Хокаге, - Узумаки сжал и разжал кулаки, злобно таращась на маленького воробушка, мирно сидящего на крыше. – Никто. Понятно?! – воробушек сорвался с места, стремительно унося на собственных крыльях свою тушку подальше от потенциальной опасности.
А в это время в узумакиевской голове поселилась еще одна, совсем не узумакиевская мысль... Месть.

Когда ты точно знаешь, каков твой путь ниндзя, ты уже не имеешь права отступать. Но зато ты имеешь право свернуть с одной дороги на другую и добраться до цели иными путями. Так, чтобы не пострадала твоя честь и гордость. Даже если для этого понадобиться быть самой милой девушкой на свете. Даже если понадобиться быть самой милой девушкой на свете для Учихи Саске. Даже если ты Узумаки Наруто.

---

Зарисовочное.

Муки творчества.

Леша Зябликов задумчиво грыз ручку. Плодами напавшего на него на днях вдохновения стали исписанные неровным почерком листы с его новой повестью. Оставалась одна, финальная сцена, в которую он планировал вложить весь свой талант, все эмоции, дабы донести до неискушенных читателей всю прелесть искренних и ответных чувств.
Вот уже час он задумчиво подбирал нужные слова, обложившись всевозможными научными и не очень трудами. В очередной раз переведя взгляд с пособия «Французский поцелуй для чайников» на «Словарь синонимов», Леша вздохнул и потянулся за чаем.
«Впиваться, ага... да что ж они у меня, пиявки какие», - думал Зябликов, зачеркивая очередное предложения и опять вгрызаясь в пластмассу. Он тихонько заскулил, но тут же улыбнулся и порывисто написал несколько слов. Как только этот творческий позыв был удовлетворен и подвергнут анализу, то и он тут же оказался безжалостно вычеркнут резкими движениями руки жалобно подвывающего автора. «Накрывать… накрывают на стол обычно, э-эх…»
С не менее горестными охами и эхами чуть позже были отвергнуты всевозможные «ворвался», «вцепился» и «страстно слился», которые Леша, немного подумав, оставил для бульварных романов, к коим его великое произведение, естественно, не относилось.
Провозившись еще добрый час и так и не выдавив из себя ни одной умной мысли, Зябликов мысленно махнул рукой на так и несостоявшийся поцелуй и зарылся в ворох бумаг в поисках первой страницы. Обнаружив нужное, он бережно провел пальцем по буквам, собирающимся в неожиданно редкое для названия слово - «Любовь», затем вытащил маркер и старательно приписал: «Платоническая».

---

Стихотворное.

Кто я, скажи, Истина,
Кто я в твоей памяти,
Свободен или зависим я,
Спокоен иль раб я паники?
Скажи мне, мои принципы
В страницах какой повести,
Нищему или принцу ли
Достались укором совести?
Где я, скажи, Истина,
Долго ль шагать к пропасти?
Мне ветер в ушах насвистывал
Ошибки в расчетах скорости.
За что я борюсь, Истина,
За правду или признание?
С кого моя жизнь списана,
Бред я чьего сознания?
Сколько еще вынести
Душевной людской затхлости?
Как мне, ответь, Истина,

Прожить жизнь не вызвав жалости?

Жить в этой полной заднице.

---

Стихотворное.

К рабочему.

Готов ты днем и ночью круглосуточно
деньги отрабатывать посуточно,
надежды оправдав судьбы извилистой
можешь плыть взахлеб по речке илистой,
молчишь всегда, когда тебя используют
А партия тебя активно пользует,
Давно уж ты начхал на чувства личные
Нужны лишь показатели отличные,
Ударником труда ты называешься,
Только для кого ты так стараешься?

К некоторым.

Вы столь красивы в тусклом освещенье,
Как живо в старом замке привиденье,
Вы столь умны, в который раз шутя
Как стайка новорожденных кутят.
Вы столь непредсказуемы в поступках,
Как жаждущая спариванья утка,
Вы столь меня волнуете безмерно,
что проще будет вас убить, наверно

К антияойщикам.

Вздохнули яощики: да, нас немало,
Плевались вы, гибли, мы - выживали.
Охота? Пожалуйста! Если поймаете.
Гомофобию - в топку! Яой не ломаем!

---

Голюцинагенное.

24 ноября. 2006 год. Пятница.

Все было хорошо, и как будто не предвещало беды. Широкая солнечная улица, просторная, залитая солнечным светом так, что казалась светло-желтой. Высоченное небо над пустырем, что начинается чуть поодаль. Желто-красное, с переливами.
Она знала, что Их уже нет, но вспоминала с улыбкой. Их нет здесь, на земле, но они охраняют ее с неба. Ее родители.
Как обычно, Она пришла на собрание. Как обычно, отрабатывала «Исчезновение». Как обычно – неудачно. И как обычно та, на которой она практиковалась – на нее наорала и запустила заклинанием в ответ. Но Она не исчезла. Вспышка боли в голове и понимание причины – та девчонка каждый раз сердилась из-за боли.
Все изменилось внезапно. Резкий порыв ветра содрал солнечную пелену в секунды. Слепящие яркие вспышки и… тишина. Все, все до единого на собрании, оказались мертвы.
Сильные руки подхватили ее с двух сторон. Сильные, не смотря на то, что женские. Две гигантские женщины тащили ее в неизвестность.
А потом Она увидела Его. Как же Она Его ненавидела, и как же Она Его боялась. Первобытный ужас, заполняющий до кончиков пальцев. Страх. Говорят, он убивал всех, кто ему мешал… Говорят, ему мешали многие.
Темнело. Но небо оставалось светлым. Подняв к нему глаза, Она молилась. Призывала Их. Тех, что никогда не бросят.
Солнце оглушительно расхохоталось и раздулось, превращаясь в гигантский барабан. Звук раскатился по всей земле, заставляя ее задрожать. Дрогнули и руки ее немых стражниц…
Затем наступила тишина. Мертвая, ватная, совершенная тишина. Тишина, от которой беспомощно трешь глаза и говоришь хоть что-то, надеясь скинуть оцепенение. Тишина другой реальности. Тишина, предвещающая грозу.
И она кричала. Беззвучные слова веры слетали с губ. Веры в то, что гроза начнется.
Позже…

* * *

Он жил в просторном многокомнатном доме с огромными комнатами и залами, с широким темным коридором, прямым, как стрела, и длинным настолько, что противоположную стену невозможно разглядеть в неровном свете факелов.
Служанка, приставленная к Ней, жила напротив залы, в которую Он поместил Ее.

Ночью он ушел, через переправу. Темный силуэт с тяжелой поступью и тяжелыми мыслями, затуманенными Ее образом. Он тоже Ее ненавидел. Ненавидел за то, что хотел любить. Но Он не умел любить, и это разъедало изнутри. Невысказанная, неудовлетворенная, сжигающая потребность любить, что кромсалась и искала выход. Выход один – уничтожать. Уничтожать все, в чем есть любовь. Именно туда Он и шел. Туда, где сможет отречься от этого чудовищного чувства хоть на миг.

Двое сидели на чердаке, держать за руки, с нежностью глядя друг другу в глаза, ожидая заказанный ужин. Любовались красотой друг друга, что преображалась из-за дрожащих огоньков свечей. Двое не боялись ничего, Двое не знали, Двое любили.

Разносчик умер быстро, не издав ни звука, ночная тишина, словно издеваясь, поглотила звук падающего тела. Теперь Он имел его память.

Темный плащ, шляпа, надвинутая на глаза. Лишь на мгновение слабый свет витрин выловил его изуродованное шрамами от ожогов лицо.
Подъезд, лестница на чердак. Смерть двоих влюбленных по щелчку пальцев. Удовлетворение? Нет! Двое умерли улыбаясь. Так и не разжав пальцы, упав лицом к друг другу.
Он взвыл раненым зверем… Прочь! Бежать, бежать куда угодно. Нет, к Ней. Избить, убить, унизить, уничтожить. Бежал, зная, что это тоже не принесет удовлетворения. Плевать. Убить.
Эхо узких улочек подхватило его гулкие шаги, отражая их от стен и отдаваясь звоном в Его голове. Назад, к переправе.

* * *

Она не спала, лежала на кровати, уставившись в высокий потолок. Огромная темная зала, в которой ее кровать казалась глупой и неуместной.
Резко распахнутая дверь, Он и его вечный спутник, Страх. Она вжалась в спинку кровати, пытаясь оградиться от Него хотя бы одеялом. Он же тянулся за поцелуем, крепко вцепившись в ее руки. Она же вырывалась, кусалась и кричала. Он швырнул ее на пол, прежде больно ударив по щеке, и отвернулся, что-то глухо зарычав. Она, содрогаясь от страха, боли и отвращения, отползла обратно к кровати.
Теперь они ненавидели друг друга еще больше.
Он вышел из залы, направившись в комнату служанки. Темные нашептали, что служанка помогала Ей. И за это она заплатит.
В ее маленькой комнате, наслаждаясь и упиваясь ее болью, он избивал ее с чувством, методично. Впитывал ее боль в себя, пытаясь тем самым найти утешение.
Он ушел, забыв закрыть окно в ее комнате.

* * *

Этой же ночью, безлунной и иссиня-черной, все волшебные силы устремились к переправе. Тихий ропот на той стороне переправы. Бесчисленное множество персонажей из разных сказок топтались на берегу, не рискуя заходить в воду. Ни одного безумца, кто рискнул бы шагнуть в черную, поглощающую свет, плотную жидкость.
Три кукольных девочки, хрупкие и маленькие, с блестящими живыми глазами - Белоснежка, Золушка, Спящая Красавица – подпрыгнули и, цепляясь за воздух синими и розовыми платочками, словно по канату, стали передвигаться в сторону большого мрачного дома, стараясь не касаться ногами воды.
Но чем ближе девушки приближались к Его жилищу, тем более жутким выглядело это зрелище. Кровавые подтеки на идеальной светлой коже, растрескавшиеся губы. Еще ближе – и кожа плавится, словно плохая краска, смазываясь, стекая по лицу, по рукам, перемешиваясь с красным в приторный розовый.
Слабым движением Золушка потянулась к открытому окну, стараясь не реагировать на боль, той же тягучей краской растекающейся по ее телу… Резкий порыв ветра захлопнул окно, ударив по пальцам.
Не удержалась.
Черной воде этого было достаточно – она поглотила ее даже без тихого всплеска.
Никто из выживших в ту ночь так и не узнает, как страдали те, кто утонул. Никто не узнает, что вода была живой, что она с наслаждением разъедала любое попавшее в нее тело, убивала медленно, впитывая кровь словно влагу иссушенная палящим солнцем земля.
Никто не узнает, что вода была чудовищем. Совершенным, черным, абсолютной тьмой. Черная вода. Черная, как Его душа.

Оловянные солдатики один за другим пытались пройти по узкому каменному мосту. Камни моста были предательски гладкими, отчего игрушки срывались и так же бесшумно исчезали в липкой тьме реки. И она с радостью принимала их в свои объятья.
С каждой новой жертвой уровень воды поднимался. С каждой новой кровью тьма сгущалась.
И только небо, расчерчиваемое бесшумными всполохами, оставалось неестественно светлым. Облака закручивались в причудливые узоры, словно в тугой комок. Небо готовилось к атаке.
Сюда стекались все силы этого мира. Темные искали убежища от гнева Неба. Светлые же были ведомы одним лишь знанием – спасти Ее.
Темные беспрепятственно проносились тенями над водою, светлые, пусть и медленно, но упорно шли вперед по узкому мосту.

* * *

Она все еще не спала. Сидела на кровати, обхватив руками колени, смотря прямо перед собой. Она пела.
Гулкие звенящие мотивы, распевная тягучая мелодия, голос, созданный для пения самим Богом – все это наполняло дом изнутри. Ее голос, отражаясь от стен залы, закручивался и уходил вверх, рассыпаясь фонтаном.
Он гипнотизировал и заставлял замереть. Зал, уже заполненный демонами и прочей нечестью, застыл. Каждый из тех, кто там был, слушал. И больше не имел права ни на что.
Никто не имеет прав, если она поет.
Голос, созданный Богами этого мира. Голос, ради которого Небо выворачивалось наизнанку, отдавая Ей все свои силы.

Он психовал и закрывал уши руками, что-то воя, пытаясь перекрыть звук Ее голоса. Он готов был рыдать и плакать, он готов был пережить боль каждого убитого им существа, лишь бы она прекратила. Он глухо зарычал, согнувшись пополам. Он сильнее Ее!

Ее голос дрогнул и замолк. Тишина, наступившая вслед за этим, казалась нерушимой. Победа? Встать и уйти? Но демоны зароптали, наполняя тишину гулом своих низких рычащих голосов и глухими смешками. Сегодня не ее ночь. Их слишком много. Эта ночь принадлежит их господину.

Он выдохнул и встал со стула. Беглый взгляд на окно – светлых становилось все больше. И они все ближе. Но, она не смогла допеть. А значит, еще есть время.

Я подошел к ней, садясь на кровать. Вглядывался в ее лицо, в ее черты. Светлые спутанные волосы, расширенные от ужаса глаза, тонкие бледные губы. Я что-то шептал ей, а она отвечала, глядя мне прямо в глаза. Я говорил с ней, быстро, на автомате, я даже не вспомню наши слова. Просто я знал, что будет дальше. И успел шепнуть лишь последнее «Держись». Я знал, что будет сейчас.
Прикрыв глаза, я занял ее место на кровати, отказавшись даже наблюдать.
Игры демонов - когда ее, ослабленную, хрупкую, будут швырять из лап в лапы, словно игрушку. Задевать когтями ее светлую одежду и нежную кожу, глухо то ли рыча, то ли смеясь.
Я знал, что к рассвету Ее спасут, знал, что Она так Его и не полюбит.
Я видел все, я боялся, я прожил боль каждого: умирал быстро и безболезненно, скользил деревянными ногами по гладким камням, задыхался в черной воде, что резала меня на части. Я умер тысячи раз. И каждый я запомнил.
Я был духом этого мира, единственным, кто имел право наблюдать и знать. Но я так и не смог узнать, что стало с Ним. Я проснулся…

---

Эксперимент.

Разлетаясь осколками,
Разбивается небо.
Разложили по полкам:
Здесь я был..
Здесь я не был...

Пятница. 17 октября.

09:58:54
- Привет, я не могу говорить - убегаю. Я вечером позвоню, ладно? Да, сегодня обязательно.
Кутаешься в своё чёрное пальто, переходя дорогу. Ты слишком тоненькая. Болезненно-хрупкая. Иногда я боюсь, что ты сломаешься. Но ты сильная. Помнишь, ты всегда так говорила. И неровные блики в твоих серых глазах. Мы всегда доверяли друг другу.

15:32:17
- Алло! Привет, да. Да, я помню. Да, позвоню.
Знакомым движением убираешь телефон в задний карман джинсов.
Ты всегда так делала. А я всегда тебя ругал, мол, потеряешь.
И ведь один уже потеряла. Звонила мне на последнюю мелочь с телефонного автомата.
Я забрал тебя тогда на машине, помнишь?
Мы ещё напились потом в каком-то сомнительном баре.
Тогда мы доверяли друг другу.

19:07:14
- Да. Я помню. Через час.
Через 53 минуты.
Ты обязательно это отметишь. Ты любишь точность во всём.
Однажды я опоздал на полчаса. Ты закатила скандал: дулась на меня весь вечер, корчила забавные рожицы и старалась не улыбаться. Это действительно было пыткой.
Тогда я не мог без твоей улыбки.
Тогда ты мне доверяла.

20:01:13
"Прости, задерживаюсь."
Невидящим взглядом смотришь в телефон. Ты ведь ждала этих слов.
Даже не звонок. Дурацкая, бесчувственная смска.
Ты уже давно не доверяешь.

21:54:26
- У меня не получится. Не обижаешься? Точно? Прости.
Твой голос не дрогнет в ответ. А ведь ты такая тоненькая. Болезненно-хрупкая.
Но ты сильная. Помнишь, ты всегда так говорила.

Ты же все понимаешь...

00:07:15
- Встреться с ней наконец.
- Завтра.

Он всегда оставляет сигареты на моей тумбочке. Всегда тянется через меня, почти ложится, чтобы достать.
Ты не разрешала ему курить в постели.
Я знаю тебя наизусть. Мы были лучшими друзьями, помнишь?
И я всегда любил твою улыбку.
Но ты не разрешала ему курить в постели. Я разрешаю.

Ты сама нас познакомила.

---

Эксперимент.

Пирог с черничным вареньем.

- Тебя нет.
- В смысле?
- Я не узнаю тебя.
- Ты больше меня не любишь?
- Ты больше меня не любишь.
- Меня нет.

Внезапная тишина наполнена болезненно режущим уши звоном.
Она слышит каждое движение в квартире. Ты идешь на кухню. Легкий скрежет - свинчиваешь крышку с бутылки твоего любимого джина. Вы оба знали, чем кончится этот разговор.
Ты пьешь, когда больно. Она пьет всегда.
Шум воды. Она лишь угадывает в нем сдавленные рыдания. Она придумала их сама. Она знает, что сейчас ты не заплачешь.
Возвращаешься в комнату. Тихий стук - ты поставил стакан на стол. Чиркнула зажигалка. В этой тишине она слышит даже, как трещит твоя сигарета от первой затяжки. Она уверена, что слышит, как стучит твое сердце. Она не знает, что это неровное биение - её.
Ты не смотришь в её сторону. Она смотрит в никуда.
Привычное клацанье кнопок. Тихая трель - доставлено. Звонок.
Ты даже говорить при ней не можешь. Уходишь на кухню. Две минуты. Ровно две. Две минуты она слушает твой приглушенный голос. Не разобрать.
- Я пойду прогуляюсь, - ты злишься.
- С кем? - равнодушно.
- С Костей.
Она не поднимает глаза. Кивает.
Не выдерживаешь. Обнимаешь. Говоришь что-то, тихо, уверенно. Ты так решил. Она ровно кивает в такт твоей речи.
- Ты слышишь меня?
Снова кивает.
Она не слышит тебя.
- Скажи что-нибудь.
- Что? - не поднимая глаз.
- Что-нибудь.
- Что-нибудь, - она усмехается и наконец-то смотрит на тебя.
- Скажи: пирог с черничным вареньем.
- Пирог с черничным вареньем, - послушные губы, горькая улыбка, болезненный блеск в глазах.
- Я скоро вернусь.

---

Автобиографичное.

Ярко-желтые листья в ярко-желтых лучах ярко-желтого солнца. Ты весело перебираешь их ногами, устраивая ярко-желтые лиственные всплески.
Смеешься. И в твоих ярко-зеленых глазах я вижу отражение ярко-синего неба, отчего они превращаются в слишком яркую бирюзу.
Ты замечаешь, что я наблюдаю за тобой, и твой смех сменяется лисьей ухмылкой.
Подходишь ближе, гордо задираешь курносый нос и слишком наивно спрашиваешь:
- Красивая?
Качаю головой из стороны в сторону, а ты смешно морщишься, изображая недовольство.
Я люблю в тебе все: чуть хриплый смех, приглушённый голос, твои трогательные гримасы, забавную копну рыжих волос, задорный блеск в твои глазах. Люблю твои движения, необдуманные, немного нелепые, словно детские. Люблю твои мягкие шаги, тёплые тонкие руки, неправдоподобно пушистые ресницы. Люблю твою печальную улыбку, когда ты, обняв гитару и прикрыв глаза, тихим высоким голосом поешь о трагедиях, которых не знаешь.
Ты хитро щуришься, снова улыбаешься, чуть наклонив голову, и коварно выдыхаешь мне в лицо сигаретный дым.
Ты красивая. Ты очень красивая. Зараза.

---

Драблы. Наруто. Два штука)

Голубые. Как небо. Пронзительно голубые глаза мальчика с золотыми волосами. Смеется. Заливисто, громко, немного хрипло. Знакомым движением закидывает руку за голову. Солнечный лучик Конохи. Таким он был.
Серые. Как небо. Тоскливо серые глаза мужчины с золотыми волосами. Улыбается. Нежно, заботливо, тепло. Легким движением убирает розовую прядь с красивого лица любимой женщины. Шестой Хокаге деревни Скрытого Листа. Таким он стал.
Тенью скользишь по крышам за счастливой парой, просто смотришь. Это все, что у тебя осталось. Вспоминать и повторять: "Он счастлив".
Ты опоздал, Саске.

* * *

Каким же надо быть идиотом, Наруто? Чего ты хочешь от меня? Почему ты уверен, что моя схватка с Мадарой была ради Конохи? Опять вбил себе в голову, что я спас тебя, потому что ты мне нужен. Все проще. Мадара - моя жертва. Моя месть.
Саске неторопливо потянулся за катаной. Вытащил, с удовлетворением осмотрел серебряное лезвие.
Единственная, кто не предаст.
- Вот и все, Наруто, - занес любимое оружие над бессознательным телом бывшего друга. И... опустил.
Предала.

---

Автобиографичное.

У меня есть брат. Старший.

Про нас.

Он редко мне звонит. Приезжает и того реже.
Мы разные. Он - убеждённый патриот, расист и гомофоб. Взрослый, но не уверенный в себе. При этом верный друг, честный человек, не прощающий предательства. Он - яркий представитель того режима. Консерватор до мозга костей. И девушки у него всегда... девушки. Настоящие, милые, с длинными ухоженными ногтями, блеском на губах и лаковыми сумочками. Они учатся в престижных вузах, водят подаренные родителями машины, берут в аськах ники "Пантера", "Багира", "Звезда"... или же нелепые производные собственного имени. И никогда не требуют авторизации.
Он знакомит меня с каждой, спрашивает мнение, и я легко читаю в его глазах, что он не ждет правды. Он ждет поддержки. Каждое мое слово должно рождать в нем надежду, что в этот раз он не ошибся, что в этот раз все же выбрал, правильно выбрал. Выбрал ту самую, единственно-верную.
И я, скрепя сердце, говорю эти неискренние слова, которыми заверяю его, что да, что эта - точно лучше предыдущей.
Но проходит несколько месяцев, и вот уже я с трудом сдерживаю себя, чтоб не ударить очередную, оказавшуюся дрянью, девицу.
И в то же время понимаю: он сам виноват. Слишком радикальный, слишком упертый... И этот гребаный переизбыток веры в лучшее. Я тоже верю в лучшее. Но я верю там, где это лучшее может быть. Не закрываю слепо глаза на то, что изначально не верно. Тщательно взвешиваю каждый шаг. И никогда не обжигаюсь.
А он, в который раз напиваясь, сидит один в трёхкомнатной квартире и проклинает свою жестокую судьбу.
Да, он верит в судьбу. Я уже давно не верю. Я сам себе судьба.
Потом, спустя несколько дней запоя, он звонит мне, за советом. Я, стоя на балконе, вслушиваюсь в его непривычно-тихий грубый голос. Он звонит ночью. И это - тоже не его черта. Он дневной житель. Радуется каждому утру, восходу солнца, пробуждению улиц. Я же несколько месяцев не видел утро.
Он рассказывает мне о том, как очередная она вернула ему кольцо, и как в который раз он отказался его взять.
Другой девушке - другое кольцо.
И мне нечего ему ответить.
Я не верю женщинам. Я их не принимаю и не понимаю. Я из тех, кто не верит в женскую дружбу, да, черт возьми, я из тех, кто вообще не верит в дружбу. И в женщин.
Женщины всегда лгут. Это так же верно, как то, что земля крутится.
Они всегда играют какие-то даже им неведомые роли.
Но... женщины всегда искренни. Они врут настолько шикарно, что легко срастаются с собственной ложью. А потом мечутся, пытаясь понять, что же во всех их выдумках сохранилось от собственного Я. И потому страдают. И заставляют страдать других.
Мой брат не знает об этом.
А я не пытаюсь объяснить. Потому что бесполезно. Он никогда не поймет и не примет мою позицию. Мой устойчивый внутренний мир, мою уверенность в себе и в своих действиях, мое мировоззрение. И мою не любовь к женскому полу... никогда не примет и не поймет.
Мы слишком разные. Мы даже не похожи.
Он - высокий, под два метра, смуглый, светловолосый, вечно коротко стрижен. От меня же загар шарахается пожизненно. Я проверял. В солярий ходил даже. Бесполезно. Моя кожа, не соизволив даже подгореть, едва-едва меняет цвет. И возвращает его обратно уже после первого душа. И рост у меня - ну совсем средний. 176 сантиметров. Я ненавижу короткие волосы, долгое время даже отращивал свои. Но, поддавшись уговорам одного человека, таки срезал все в нечто непонятное, не коротко, нет, но в хвост больше не собирается. Подлый провокатор, критично осмотрев меня после выхода из парикмахерской, высказал, что я похож на сбежавшую из душа кошку. Убил бы. Да только я пацифист, да (выяснили сегодня ^^).
И даже эту, казалось бы, безобидную черту, мой брат не понимает.
Я хотел было написать, что глаза у нас все же похожи. Но вот разглядываю фотографии и понимаю, что нет, не похожи. У него глаза мутные, серо-зеленые. Мои - чисто-серые. Без примесей. Цветные контактные линзы, заглушающие любые другие оттенки. И этого он тоже не понимает. Не понимает моих сережек в ушах, не понимает мою тягу к интернету, не понимает, почему я, сбежав от родителей, упорно живу один. Не понимает, почему я не общаюсь с однокурсниками, почему избегаю встреч с его друзьями, почему работаю дома, почему завел кошку, если я люблю собак, почему не могу общаться с мамой больше пяти минут, почему так уверен в своей правоте каждый раз, когда все же срываюсь и начинаю объяснять ему, что так, как он, жить нельзя. Ведь он уверен, что жить нельзя так, как живу я.
Мы и в самом деле слишком разные. Мучительно, до глухой давящей боли в районе желудка, что возникает каждый раз, когда я убираю от уха горячий от часового разговора телефон. Мне жаль его. И мне жаль, что я совершенно ничем не могу ему помочь.
И в такие моменты мне хочется верить. Верить, что все у него получится, что он справится с очередным ударом, не сломается, не сдастся, выдержит. Ведь он хороший человек. Он имеет право на благосклонную судьбу и всепрощающего бога.

---

Автобиографичное.

Я сегодня не дома.
Просто взял, вышел на улицу и поехал. Далеко так, как бы даже и надолго. К родителям домой. Если честно, я даже соскучился. Решил приехать без звонка, сюрпризом.

Поездка к родителям.

Насыпал кошке еды, задумчиво отметив, что на кухне давно пора мыть пол. Бросил прощальный взгляд на сиротливо примостившуюся в самом углу холодильника последнюю баночку элитного кошачьего корма. Пока обувался и разглядывал крутившееся под ногами животное, задумался, почему покупаю ей дорогущий корм, когда сам питаюсь с горем пополам. Сам не знаю. Я вообще кошек не люблю. Прощальный взгляд в зеркало - мама опять будет в шоке от прически, ну да ладно. Привыкнет рано или поздно.
Два поворота ключа в дверном замке. С той стороны слышу шум - это кошка запрыгнула на дверную ручку и пытается укусить замок. Если дверь сейчас открыть, то она так и будет болтаться на ручке, словно мохнатая колбаса. По-моему, у нее не все в порядке с головой.
Я живу на 5-м этаже старой пятиэтажки, и я всегда закуриваю сразу, как убираю ключ в карман куртки. Быстро спускаюсь по лестнице, на автомате на мгновенье замираю у почтовых ящиков. "Ваша задолжность три тысячи тридцать три рубля. Оплатите до тринадцатого октября, в противном случае с двадцатого октября будут прекращена подача электроэнергии". Они присылают это письмо в четвертый раз, меняется лишь дата. В мусор.
Знакомым движением нашариваю в темноте кнопку замка, противный писк сообщает о том, что выход из моей тюрьмы разрешен.
Холодно. Чертовски холодно, а под курткой лишь футболка. Да и летние кеды, как я понимаю, стараясь перепрыгнуть через лужу, - неудачный выбор. Но воспитанное во мне с детства "возвращаться - плохая примета" удерживает меня от того, чтобы развернуться и пойти назад. Во всяком случае так я себе объясняю, на деле - мне просто лень возвращаться в душный подъезд и карабкаться на пятый этаж.
Тянусь за плеером: маленький, тоненький, уютный, там песни, которые я научился ассоциировать с тобой. Мы вместе научились. Двести двадцать, да. Ее я поставлю первой.
Мне с самого утра не понравился этот день, с того самого момента, как я проснулся в 7:30 утра, размышляя, что я, собственно, и не проснулся даже, потому что не уснул. Я до сих пор валялся в какой-то совершенно не сладкой дреме, наполненной чем-то, что я никак не могу поймать. И очнулся я от собственного: "Блин, да иди же сюда". Потом снова задремал, чтобы быть разбуженным твоей смской. Но, честно скажу, это не самое печальное пробуждение в пустой квартире. Гораздо хуже просыпаться от того, что просто не можешь больше спать, и сопровождается это мерзкой и тянущей головной болью и сумерками за окном. Но этот день мне все равно не понравился с самого начала. Так чего же удивляться, что плеер сел? А я и не удивляюсь.
На остановке толпа: люди, самые разные. Кто-то улыбается, кто-то жмется к друг другу, влюбленно заглядывая в глаза, кто-то стоит с отрешенным взглядом. Я из последних. И мысленно - из вторых. Я думаю о том, как мы таскались бы по городу, уходя подальше от людей, чтобы можно было взять тебя за руку, не отвлекаясь на недоуменные взгляды прохожих, и о том, что мне совершеннейшее тебя не хватает. Я вообще много о тебе думаю. Даже сейчас, проталкиваясь сквозь очередь, чтобы попасть в автобус, и еще минутой позже, разглядывая унылый пейзаж за окном. Пасмурно.
Пока автобус стоит на светофоре, наблюдаю за движением на перекрестке. На улице ветер, который упорно не дает заснуть уже опавшим бледно-желтым листьям. Но даже если ветер оставит их в покое, колеса машин все равно будут врезаться в лиственный мир, разбрасывая все в разные стороны, так и не давая погрузиться в желанный последний сон. Красиво.
На очередном повороте, когда на меня падает какая-то женщина со спутанными волосами и противного коричневого цвета лаковой сумкой, вспоминаю, что родители в Германии. Как вообще можно было о таком забыть? И что теперь делать? Улыбаюсь собственной глупости и лезу в телефон, в аську. Рассказать тебе и спросить совета. Тебя нет. Удивленно рассматриваю твой ник напротив красного восьмилистника. Тебя нет. Глупость какая.
А в голове, словно сорвавшись с цепи, бешенно расползается та самая мерзкая и тянущая боль. И чувство реальности исчезает, как исчезает серый день в синеватых сумерках. Щипаю себя, почти уверенный, что открою глаза в своей кровати. Больно.
Рассеянно наблюдаю за тем, как автобус отъезжает от нужной... нужной? уже не нужной мне остановки. Схожу на следующей.
Закурить.
Я решил, что останусь сегодня в квартире родителей. В конце-то концов, какая разница, где сидеть одному? В этом холодильнике хотя бы есть еда, которую мама оставила брату, и телевизор... который я все равно не включу.
Щелчком выкидываю докуренную сигарету, и вместе со мной ее провожает заинтесованный взгляд какой-то собаки. Хотя можно ли назвать собакой это странное создание на длинных, худых, и, кажется, негнущихся лапах? Пожилая женщина в плотной бесформенной куртке злобно окрикивает ее, и собачка, пождав хвост в виде рогалика, стремительно убегает к ней. А я шагаю дальше, к подъезду.
Дом-свечка. Седьмой этаж, сорок четвертая квартира. Я первый раз приехал сюда ни к кому. И это кажется настолько нелепым, что я невольно усмехаюсь этой мысли, а какой-то мужичек, по воле случая разделивший со мной путешествие в лифте, недовольно хмыкает. И я знаю почему, я как раз читаю: "Маша Новикова, офигенски клевая чикса для интимных тусовок." Неровным почерком, черным маркером - телефонный номер. Дети. Достаю мобильник, клацаю по кнопкам, краем глаза наблюдая за своим соседом. Не доволен, и неужели краснеет?
- Что, сам хотел записать? Так я выхожу уже. Записывай.
Выскальзываю из кабинки, даже не сдерживая тихий смех. Он первый начал.
Два часа. Два часа от двери до двери на наземке. На метро быстрее. Но я не люблю метро. Щелкает дверной замок, и дверь с тихим скрипом отворяется, впуская меня в мою новую тюрьму. Разнобразие.
Я не знаю, почему решил остаться этой ночью здесь, почему так и не включил телевизор и не притронулся к еде. Но я остался. В холодной, пустой квартире, в которой-то и мебели толком нету, недавно ведь совсем купили.
Зато я нашел ноутбук. И теперь эта квартира ничем не отличается от моей. Хотя нет, отличается. Здесь нельзя курить в кровати.
Я знал, что сегодня не мой день.
Я продолжаю об этом знать, когда руки сами тянутся к сигаретам, реагируя на твои слова. Чтобы покурить, нужно идти на балкон. И я иду, босиком, в футболке, и ухмыляюсь, чувствуя, что моя верхняя челюсть активно долбится о нижнюю. Холодно.
Знаешь, чем плохо виртуальное общение? Сказанное - не зачеркнешь. Отправил - и все. Оно надежно впечаталось в историю сообщений. Каждое слово, каждая мысль. Когда слушаешь, что-то можно пропустить, что-то смегчается интонацией, что-то в ту же секунду забывается, а долбаная асечная история остается. И ее можно перечитывать раз за разом. Поэтому я против "хистори".
Я не привык ложиться в два часа ночи. Но сегодня даже привычный сайт послал меня к черту. Поэтому, как только ты исчезаешь, я тоже иду спать.
У стены стоит аквариум. Пустой. Почему же, когда я ворочаюсь в кровати и думаю о том, как меня все достало, я слышу с его стороны скрежет. Так бьется о стекло пластмассовая пуговичка. Но в этом аквариуме нет пуговичек. Там вообще ничего нет.
Напряжено всматриваюсь в его белесые очертания, прекрасно знаю, что ничего не увижу. Встать бы да включить свет. Да не могу. Не пошевелиться, не сдвинуться. Выключатель находится сзади, а это что-то или кто-то, судя по шуму, размера внушительного. И поворачиваться к нему спиной - страшно. И свет включать страшно, потому что живет в душе одна мысль: пока не вижу, ничего и нет. И странно как-то: спиной повернуться боюсь, а глаза закрываю. И повторяю, как мантру: в комнате - пусто, постель - холодная, колено-чешется, глаза- закрыты, дыхание - ровное.
Снова скрежет. Вздрагиваю, распахивая глаза. Но... в комнате - пусто, глаза - закрыты.
К этому шуму прибавляется другой. Скрипит дверная ручка, и тихие, осторожные шаги. Так ходит моя кошка, когда хочет остаться незамеченной. Но кривым половницам плевать на ее охоту, и поэтому они активно скрепят, выдвая ее с головой. В этой квартире нет кошки,а на полу - новый, свежий паркет. Дыхание - ровное.
Шаги продолжаются, не приближаясь и не удаляясь. А скрежет все активнее. И я не знаю уже, куда обернуться, и чего же мне, и с какой стороны теперь ждать. Переворачиваюсь на спину, кутаясь в одеяло, вглядываюсь в потолок, на котором неверный свет из щелей жалюзи рисует нелепые узоры. Чертово колено зудит все сильнее, а дыхание... дыхания нет. Запрещаю себе дышать, чтобы не привлечь внимание хищника, хищников. Чтобы слышать каждое движение. И я боюсь. Сжимаюсь всем телом, ожидая нападения, уже не поворачиваю голову, опасаясь увидеть оскаленные клыки и горящие глаза. Остается только слушать.
Сколько я так лежал, не знаю, время растянулось, как вязкая серая липучка, которой мы так любили играть в детстве. В очередной раз пытаясь уловить природу шагов, я понял - всего лишь капли. Капли по подоконнику. Тяжелые, плотные - по хрупкому подоконнику. И эта мысль успокаивает. И дыхание - в самом деле ровное. До нового скрежета, до понимания, что дождя на улице нет, и что капли стучат не по подоконнику, а в окно. Тяжелые плотные капли врезаются в одно из окон спальни. С силой, на которую не способен ни один дождь. И это, черт возьми, действительно страшно. Я готов уже выть, но лишь до боли в челюстях кусаю одеяло, я готов зарыдать в голос, но поволяю себе лишь бесшумные слезы. Мне никогда не было так страшно. Мне хотелось бежать. Но бежать некуда. Этот дом - тюрьма. Как любой другой, в котором меня оставляют один на один с собой.
Пройдет еще несколько часов, один на один с неизвестностью и с призраками собственного сознания, прежде чем я проснусь. Проснусь точно так же в полной темноте, брошу тревожный взгляд в угол с аквариумом и пойму, что у родителей никогда аквариума не было. И окно в этой комнате одно. И я один.
А пока я лежу в холодной постели, и думаю о том, что мне с самого утра не понравился этот день. Это лучше, чем думать о том, что сейчас меня кто-нибудь съест. Честное слово.

---

Голюцинагенное.

По мотивам Наруто, не имеющее отношения ни к действительности, ни к недействительности.

- Доктор... а, доктор... - Саске задумчиво глядит в потолок и медленно, со смаком, выдыхает густой горький дым, - я, наконец-то, сдох?
Голос больного тих, больной обречён.
- К сожалению нет, больной, - доктор хмурится.
- Но мне запретили думать, доктор. Я не могу жить не думая. Я не думаю, следовательно, я не живу, - Саске уверенно кивнул, подтверждая свои слова.
Доктор открыл дверцу шкафчика и извлек с полок маленькую ампулу.
- Саске-кун, последнее время вы слишком впечатлительны, - негромко говорит доктор, наполняя прозрачной жидкостью тоненький шприц.
- Это нехватка успокоительного, доктор. Я пытаюсь стать собой.
- Вы хотите поговорить об этом, больной? - доктор слегка надавил на ножку шприца, отчего на игле появились тонкие блестящие капли.
- Я хочу забыть об этом, доктор, - Саске устало вздыхает и принимается сосредоточенно грызть ноготь.
- Тогда вы забудете и о своей любви, Саске-кун. Вы сможете пойти на это? - доктор приблизился и взял руку пациента. - Закатайте рукав, больной.
- Если я умру, доктор, моя любовь умрёт вместе со мной. А я умру, если не забуду об этом. Доктор, что мне делать? Я в отчаянии, - Саске послушно закатывает рукав свитера.
- Вы не можете умереть и не можете не умереть. Больной, вы знаете, как называется такая ситуация? - доктор осторожно провел смоченным в спирте ватным шариком по нежной коже на сгибе руки.
- Полная задница, доктор? - Саске поднимает глаза и встречает равнодушный взгляд доктора. Безразлично взирающие на него совершенно чёрные глаза, казавшиеся неестественно тёмными в тени густой чёлки. - Доктор, вы знаете, что вы удивительно красивы?
- Я знаю, Саске-кун. Вы каждый раз об этом говорите. Расслабьтесь, пожалуйста, - доктор ловким движением вводит иглу в вену пациента.
Саске широко распахивает глаза, судорожно втягивая воздух.
- Спасибо, доктор, - выдыхает он, наконец, едва шевеля губами.
- Не за что, Саске-кун, - доктор привычным движением кинул в мусорное ведро пустой шприц и приложил ватный шарик на маленькую красно-синюю точку на коже Саске.
Затем доктор бросил последний полный печали взгляд на своё отражение - точную копию юноши с синими кругами под глазами, неподвижно сидящему сейчас на кровати, вздохнул и с лёгким хлопком поспешил слиться с медленно отъезжающим в астрал, но все ещё непреодолимо страдающим оригиналом.
Больной обречён.

---

Автобиографичное.

Иду я, значит, из кухни. Прогулочным шагом таким. Весь ударенный в размышления о том, стоит ли помыть посуду, или ну ее нафег. И, между тем задумчиво выискиваю глазами среди вороха кед свои синие тапки. Тапки обнаруживаю приблизительно под кошкой, и, в связи с этим радостным событием, беру ее (кошку) на руки и в очередном приступе задумчивости, связанным с размышлениями о том, повесить ее на дверь или не повесить, замираю.
На лестнице же раздается чей-то громкий топот, и моя кошка, расценивая это как опасность, начинает брыкаться, царапая мой несчастный неприкрытый доспехами (или хотя бы пижамой) живот.
Я отчаянно начинаю на нее шипеть, а шаги в это время затихают прямо у моей двери. С глазами, полными ужаса, мы с кошкой обозреваем эту самую, находящуюся в полуметре от нас дверь. Услышав же, что в замке поворачивается ключ, молча офигеваем. Кошка даже дергаться перестала.
Ключи от моей квартиры есть у многих людей, но ни одного из них я сегодня точно не жду.
Наконец-таки дверь открывается, и на нас с кошкой безумными глазами восторженно смотрит Она. Моя дорогая и любимая женщина, несравненная рыжая бестия.
- Ну и чего ты тут забыла?
- Я сегодня тусуюсь в Медведково. Решила заскочить.
Она без приглашения стягивает кеды, отбирает у меня кошку и топает в зал. Вполне бесцеремонно лезет в мои счета, выуживает один из тех, что за свет, открывает шкафчик, в котором лежат деньги, пересчитывает. Недовольно хмыкает:
- Я из своих заплачу.
Не дожидаясь ответа уходит на кухню, проверяет холодильник, восторженно цокает языком.
- Киба на тебя и в самом деле хорошо влияет. Скажи, как ты сам умудрился купить еду? Ты же не умеешь. И посуду помой.
Открывает очередной шкафчик, насыпает кошке еды и, наконец, опускает ее на пол.
Затем она направляется в спальню, заправляет постель, любовно раскладывает мою пижаму. Затем оборачивается ко мне, ходившему за ней по пятам, не в силах чего-то сказать, и хитро улыбается.
- И оденься. Я, конечно, ко всему привыкла, но все же красивые мужчины в трусах вызывают во мне страсть к насилию.
Я тоже улыбаюсь, пребывая в состоянии как-я-вообще-мог-с-тобой-поругаться-и-почему-не-смотря-на-ссору-ты-здесь-и-ты-в-курсе-вообще-что-я-тебя-люблю.
Она, видимо, в курсе, так как весело подмигивает мне, натягивая кеды. Затем подходит к зеркалу, пытаясь пригладить непослушные рыжие лохмы, но почти сразу видит, что без шансов. Поэтому она запускает руки к корням и сильно-сильно их запутывает.
- Принеси лак. Он на домике кошки стоит.
- Сейчас.
И в самом деле стоит. А я его неделю искал. И откуда она все знает?
Уже в дверях, присев, чтобы погладить пришедшую ее провожать кошку, она тепло улыбается. Поднимается, вцепившись в мою руку, ласково проводит рукой по щеке, поправляет мне челку.
- Что-то ты сам не свой последнее время. И нас совсем забросил. Ты осторожнее, что ли. А за свет я заплачу.
Ее голос непривычно тихий. Она редко пытается быть заботливой.
Я киваю, глупо улыбаюсь в ответ и шепчу:
- Да, мам.
В ответ она заливается смехом и выходит за порог квартиры. Уже напоследок, даже не оборачиваясь, кричит:
- Позови меня, если твоя мама вдруг начнет писать яойные фанфики и перестанет учить тебя жизни. Эх, я бы была отличной матерью.
Закрываю дверь и еще несколько минут стою, уперевшись в нее лбом.
Мы были бы отличной парой.
Усмехаюсь.
Если бы вообще могли быть парой.

---

Автобиографичное.

Я до кончиков пальцев дитя мегаполиса.
И ни какая другая жизнь не заменит мне тревожный гул большого города. Сигналы машин в продымленной пробке, тяжелую нетерпеливую затяжку и выдох в приоткрытое окно. Голос ведущего на радио, пророчащий очередной счастливый день. Надоевшие треки и скучные новостные сводки. Однообразная реклама и вновь бодрые голоса уставших от жизни ведущих.
Ни один пейзаж не тронет больше, чем урбанистические виды с моста на Автозаводскую. Тяжелые тучи, что висят столь низко, что кажется - подпрыгни, и захватишь в ладошку густую серую пену. Убегающие в никуда машины, надземный переход из плотного полупрозрачного пластика. По нему можно в бессильной злобе колотить руками - не дрогнет.
Я дитя мегаполиса. Я люблю эти угрюмые промышленные районы, в которых даже кошки боятся дышать, люблю шумные центральные магистрали, свист в ушах. Бешенную езду по ночному городу, дикий визг тормозов и отчаянные голоса из динамиков, и лишь на светофоре - редкий самодовольный полубезумный взгляд в сторону, на таких же сумасшедших вольных гонщиков, идиотов.
Я дитя мегаполиса. Я люблю прогулки пешком от Сокольников до Электрозаводской, до максимума выкрутив звук на плеере, пиная грязно-желтую опавшую листву, люблю пустынные набережные, шумную пеструю Манежку, тихий прозрачный гул Старого Арбата, давящую тишину спальников, изредка разрываемую резкими грубыми голосами и пьяным хриплым смехом.
Я ни на что не променяю умиротворенное Коломенское с почерневшими от времени деревянными церквушками. Можно подойти к одной из тяжелых дверей и слушать, вслушиваться, впитывать тревожные приглушенные напевы. Прижиматься всем телом к деревянной поверхности, вцепившись рукой в заледеневшие железные кольца-ручки, закрыв глаза. Чтобы через несколько растянутых в пространстве минут дрожащей рукой потянуться за сигаретой. Прочь. Прочь. Прочь. Бежать. И этот наполненным упоительным безумием и страхом бег от самого себя я тоже ни на что не променяю. Я дитя мегаполиса.
И шумная гроза с резкими порывами ветра, точные росчерки-вспышки, на мгновение освещающие безликие многоэтажки. Когда нет сил сидеть дома, и ты срываешься на улицу, чтобы вглядываться в небо, с широко распахнутыми глазами вслушиваться в бешенные, оглушающие раскаты грома, подставлять лицо под тяжелый грубый поток, готовый смыть тебя в секунду.
Мегаполис - та же стихия. Бьет четко, резко, освещает ярко, мгновенно, а если не удержался, смывает, монотонными плотными ударами впечатывает в грязь. А потом затихает перед очередной бурей, выжидает, впитывая негатив, чтобы с новой силой обрушиться на очередную неподготовленную жертву. Ломает, прогибает под себя, перечёркивая устои, к чертовой матери перекраивая твое глупое наивное мировоззрение.
Выдержишь, поймаешь волну - разрешат ходить. Не угодишь под точечный удар молнии - разрешат говорить. Сумеешь найти силы и бросить вызов - научат дышать.
Я до кончиков пальцев дитя этого чертового мегаполиса. Я умею дышать без кислорода, смеяться без смеха, сочувствовать без чувств, беззвучно рыдать в голос и не ошибаться.
Я дитя мегаполиса. И моя награда - быть счастливым без счастья.

---

Автобиографичное.

Эта ночь сродни кошмарам, которым нет конца. Время расплавлено и не стабильно. Оно путается, смешивается, растекается, стирая чувство реальности.
Он проснулся в пять утра. Ты смог уснуть в четыре.
Робкий стук в стенку прервал кошмар, в котором один за другим сменялись какие-то глупые анимешные образы под музыкальную тему Шинигами из Соул Итера.

- У тебя есть обезболивающее?

- Что с тобой?

- Что с тобой?
- Желудок болит.
Он тяжело дышит, подтягивая под себя одеяло, и постоянно трет ногу об ногу, видимо, пытаясь отвлечься.

- Думай о чем угодно. Хочешь, аниме включу? Или пой. Ты умеешь петь?
- Ты псих?
- Я просто не знаю, что делать.

Где-то на кухне должна быть последняя таблетка Нурофена. Или в зале? Или в спальне на полке? Или все же на кухне? В зал. В спальню. Еще круг.
Есть.

- Тебе какую, красную или синюю?
- Синюю.
- Нурофен только красный бывает.
- Ма-атрица.
Он слабо улыбается и приподнимается в кровати, чтобы взять таблетку и стакан с водой.

Твоя головная боль, что мучила тебя весь день и полночи, мешая заснуть, тоже требует свою пилюлю. Нету.

Эта ночь сродни твоим же кошмарам. Боль не отступает - ни его, ни твоя.
Но ты терпишь, а он в который раз загибается, перемешивая в голосе стон и хрип. Потом вдруг затихает.
И ты лежишь рядом, вслушиваясь в чужое дыхание, пытаясь понять - уснул ли?

Очередной приступ. Очередная боль близкого человека. А ты не знаешь, ты совершенно не знаешь, что делать.
Тащишь горячий чай, в очередной раз укрываешь одеялом, которые он опять сбросил.
- Потерпи, миленький, потерпи. Скоро таблетка подействует.
Ложь. Уже два часа, как его не отпускает.

А под утро ты звонишь в скорую, потому что выбора больше нет.

Странные люди в странной синей одежде топчатся по твоему ковру, не снимая обуви, задают ему какие-то вопросы, а ты зависаешь в дверях в ожидании.
- Так болит?
- Нет.
- А тут?
- А-а-а-ай...
Оборачиваются к тебе:
- Нужна госпитализация. У вас какая поликлиника?
- Он не здесь живет. Не местный.
- Паспорт-то хоть с собой?
- Леш, у тебя паспорт с собой?
- Угу-у.. в карма-а-ане... - Леша опять складывается пополам, кусая одеяло, подушку, руку.
А ты в который раз отгоняешь кошку от медицинского чемоданчика.

Милая девушка - блондинка с серьезным лицом - отводит тебя в другую комнату.
- Вы ему кем приходитесь?
Сглатываешь.
- Другом.
- Соберите все, что можете. Удобную одежду, тапочки, полотенце.
На автомате собираешь вещи, стараясь не думать. Просто не думать.
- Это опасно?
- Нет, не опасно. Вы вовремя позвонили.
- А как же отсутствие полиса? В какую же его больницу?
- В 58-ю. По закону ему обязаны предоставить госпитализацию сроком до трех суток. Даже без паспорта.

- Леша, родителям позвони.
Леша не может найти сил говорить с мамой. Постоянные приступы резкой боли вырывают его из реальной жизни. Сейчас он и его боль один на один. Помочь не можешь ни ты, ни врачи скорой помощи.

- Да, у меня ночевал. Нет, не должно быть опасно. В 58-ю. ВДНХ. Положите ему денег на телефон. Вы подъедите? Да, всего доброго. Не волнуйтесь. До свидания.
Она сбрасывает раньше, чем ты договорил.

Помогаешь одеть ему куртку, пытаешься улыбнуться.
- Да не волнуйся ты. Я звонить буду.
Киваешь.
- Удачи. Я подъеду.
- Не стоит. Там будут родители, - глупая, до боли ясная пауза, - а ты поспи лучше.
- Ладно. Пока.
Часы показывают 10:30 утра.

Теперь остается только сидеть и ждать. Он звонит, раз в два-три часа. Делится новостями. Врачи не могут поставить диагноз, оставляют на ночь с переводом в хирургию. Родители на месте, мама пытается что-то узнать, но больше, чем уже сказали, не говорят.

В тихой панике методично грызешь ногти, повторяя себе: "Лучше бы я, чем он".
Ты хочешь на его место, потому что ты ненавидишь переживать.
Ты шкуришь интернет на наличие его симптомов, понимая, что все равно это бесполезно и куришь одну за одной.
Затем кутаешься в одеяло, так как тебя колотит озноб, и, немного согревшись, засыпаешь в кресле...

Этот день сродни твоим кошмарам. Ты не знаешь, когда он кончится и чем. Воздух в комнате холодный и липкий, в голове - туман и давяще-тянущая боль.
И единственное, чего сейчас хочется, это, взяв трубку, услышать: "Все в порядке, я еду домой".

---

Голюцинагенное.

Подпрыгнув, дотянуться кончиками пальцев до самого звездного неба, заставляя его задрожать. От места легкого касания рябью побегут круги, небо качнется и тут же рухнет под ноги.
И скакать по нему одержимым невероятностью и красотой. Прыгать прямо в звезды, разбрасывая слабо блестящие брызги. Быть только темным силуэтом. Кружиться, раскинув руки в стороны, отдаваясь неизвестному ритму. Не знать, что каждое движение заставляет замирать сердце самого создателя этого мира, оставляя на нем тонкие, аккуратные, но саднящие царапины-росчерки.
Набирать скорость, с силой ударяя ногами по воде, вздымая уже тучи брызг, что, смешавшись со своим отражением, создают бесконечный, хаотичный дождь, не подчиняющийся ни силам тяготения, ни самому смыслу.
Врезаясь, ударяясь друг о друга, капли звенят, отражаясь от звезд многоголосным журчащим пением.
Движения - быстрее, пение – громче и тревожнее, капли бьют острым потоком, закрывая небо над головой и под ногами, силуэт – лишь смешанное очертание. Бешенное, неуправляемое. Концентрация самой стихии, хаоса, сопротивление законам любой логики.
Продолжать движения, легко поднимая ногу над головой и кружась на носке, затем, перенося вес, падать на руки, чертя ногами окружность, и вскоре коснуться пальцами ног неба над собой и на мгновенье замереть, привыкая к новой опоре. Задрать голову, пытаясь сквозь пелену беспорядочного дождя разглядеть свое отражение.
И вновь крутиться. Крутиться на пределе возможностей, заведенный до упора механизм. Жить в вечности темным силуэтом балерины, быть единственным постоянным среди всей этой неопределенности. Быть постоянным лишь потому, что нельзя остановиться, потому что едва движения начнут терять скорость, ловкая рука мастера вновь закрутит ключик шкатулки. Деревянной маленькой музыкальной шкатулки, с прозрачным шаром на крышке. Идеальной сферой, ставшей миром, сотканным из неба и дождя, для одного единственного маленького силуэта, вольного лишь в своих движениях. В движениях, ограниченных стенками маленького шара. Настолько маленького, что подпрыгнув, можно дотянуться кончиками пальцев до самого звездного неба, заставляя его задрожать.