А я люблю ямагокутсун!

[souhait]

02.04.2010 в 12:11

Пишет  illegal_goddess:

illegal goddess | Римские каникулы
Название: Римские каникулы
Автор: illegal goddess
Пейринг/персонажи: Цуна | Гокудера | Ямамото
Состояние: закончен
Рейтинг: NC-17
Жанр: приключения, лирическая порнография
Разрешение автора на перевод: да хоть на латынь
Разрешение на размещение: не забываем сохранять имя автора
Дисклеймер: автору ничего не принадлежит, кроме собственного воображения
Предупреждение: menage à trois, слэш
От автора: это не каноничное TYL, но все же вариант будущего



Переговоры начинаются на кладбище.
Старое кладбище из сказок чужой страны: черное витое железо, туман и трава, рыдающие ангелы с лицами прекрасных юношей и закованными в камень крыльями. Пахнет мокрыми листьями, свежей землей и цветами.
Гокудера вполголоса ругается по-итальянски. Ямамото с любопытством разглядывает надгробия. Цуна набирает номер Реборна, раз, второй, седьмой. Сгущаются сумерки.
Реборн отвечает на тринадцатый, прерывая объяснения коротким: «Мне всё известно». Винченцо Вилено не любит шутить, тем более таким образом, но семья Вилено обрела нового главу прошлым вечером. Король умер, да здравствует королева. Говорят, король умер от яда. Говорят, это был очень странный яд.
Связь хромает, голос Реборна кажется прерывистым, словно ему не хватает дыхания. Сосредоточенный Цуна поскальзывается, летит с дорожки в темноту, сминая груду нежных роз и колючих венков. Ямамото ловит его за секунду до того, как голова Десятого Вонгола встречается с мраморной плитой. Потом они ищут телефон. Земля под венками рыхлая и мягкая, вывернутая лопатами совсем недавно, может быть, даже сегодня утром. У Гокудеры холодные руки. У Ямамото – теплые даже сейчас. Пахнут они тоже совсем по-разному. Цуна узнал бы их и в кромешной тьме.
Реборн все ещё на связи. Регулярный рейс труднее проследить. Завтра они будут в Токио. Биту и динамит придётся сдать в багаж.
Ночь вступает в свои права ровно в ту же минуту, когда они добираются до взятой напрокат машины. Цуна заползает на пассажирское сиденье и чихает. Его кашемировое пальто пахнет розами, ботинки промокли, а ведь он даже галстук в честь переговоров надел. Синий в полоску.
Ямамото садится назад, потягивается и зевает. Прошлой ночью Цуна не давал ему заснуть до четырех часов утра. Гокудера хлопает дверью раза в три громче, чем нужно, и берет с места так круто, что, будь под колесами гравий, лететь бы ему до самых могил.


Аэропорт Фьюмичино огромен и даже в середине ночи заполнен людьми. Это их и спасает. Это – и знаменитая интуиция Вонгола. Цуна сам не знает, что заставляет его схватить за рукава своих спутников, вытянуть их из крохотной очереди к стойке авиакомпании и не останавливаться до самого туалета.
- В чем дело? – спрашивает Гокудера. Он не добавляет «Десятый», и Цуна мысленно возносит ему хвалу за осторожность, пускай он проявляет ее лишь по особым случаям.
На сегодня источник осторожности вычерпан до дна: Гокудера достает сигареты и испепеляет взглядом Ямамото, который выхватывает их, когда тот тянется за зажигалкой. Огнеупорный Ямамото смеется и ловко уходит от атаки, поднимая пачку над головой. Он по-прежнему самый высокий из них.
Цуна шепотом просит их подождать и уединяется в кабинке. Он предпочел бы остаться втроем, но на них уже и так посматривают. Двое в одной кабинке – внезапный секс, ну а трое? Террористы, не иначе.
Парой минут позже Цуна выясняет, что его полуотсутствующее чувство юмора – тоже проявление интуиции. Террористы, именно так. Международная группировка, возглавляемая молодым рецидивистом из Японии по имени Савада Цунаёси. Который помимо этого разыскивается Интерполом за тридцать семь убийств, тринадцать случаев международного шпионажа и похищение ядерного заряда. Предположительное местонахождение на текущий момент – Италия.
- Я не понимаю, - говорит Цуна в телефон. – Как она может?
- Хотел бы я это знать, - фыркает Реборн. – Я бы перехватил её контакты.
- Что нам делать?
- Решайте сами, - говорит Реборн своим фальшиво равнодушным голосом. – А я бы на вашем месте попробовал сменить город.
Цуна умеет ловить намёки на лету. Пришлось научиться – в противном случае они попадали ему по голове.
- Адрес?
Реборн называет адрес и вешает трубку. Новые фальшивые документы – лучше, чем ничего. Цуна устало закрывает глаза. Он хочет спать. Ужинать тоже хочет.


Ночной поезд в Венецию отходит с девятого пути. В вагоне-ресторане подают поздний ужин: чиабатта, помидоры черри, руккола, холодная ветчина, сыр и вино. Цуна выпивает полный бокал, и в голове у него становится шумно и приятно.
Купе принадлежит только им. Поезд мчится сквозь темноту, покачиваясь, и Цуна покачивается тоже. Из приоткрытого окна тянет холодом и сыростью. Ямамото кладет руку ему на плечо, и тепло проникает даже сквозь пальто. Цуна запрокидывает голову, чтобы посмотреть на него, и улыбается. Они живы. Они вместе. Всё не так уж плохо. Ямамото улыбается ему в ответ, и в его тёмных глазах вспыхивают золотистые блики, словно где-то рядом зажгли множество свечей. Цуна вспоминает про Гокудеру, оборачивается, чтобы улыбнуться ему тоже.
Гокудера отодвигает скользящую дверь и молча выходит в коридор.


Каналы пахнут тиной. Небо белое, как брюхо мёртвой рыбы, насаженной на шпили церквей. Специалист по фальшивым документам тоже мёртвый, и пахнет хуже рыбы, забытой в отключенном холодильнике.
Гокудера морщится и закуривает. Цуна и Ямамото придвигаются к нему с обеих сторон, втягивая пряный дым. Ямамото обнимает его за плечи. Гокудера сбрасывает его руку, но Цуна словно приклеился к грязному мраморному полу, и ему некуда отступать. Напоровшись на его взгляд, Цуна отступает сам.
Внизу их ждут трое в черном. Тонкие лезвия стилетов блестят от яда. Ямамото избавляется от двоих изящными росчерками катаны. Третьего сбрасывает в канал взрывом. Сверху обрушивается мост, поднимая фонтаны грязной воды. Гокудера так и не выпускает сигарету изо рта. Она даже не гаснет.
А ведь Цуна едва успел высушить пальто.


Они снимают номер с видом на площадь, название которой Цуна не может запомнить. Она полна голубей: когда те взлетают, то похожи на маленьких толстых ангелов. Как они называются, Цуна тоже не знает.
Чем дороже отель, тем хуже зрение у персонала. Так говорил Реборн. Это оказывается правдой, как и почти всё из того, что он говорит. Никого не волнует их грязная одежда, их лишенные положенной туристам беззаботности взгляды.
У дорогих отелей свои недостатки. Здесь никто не поверит, что вы берете один номер на двоих, чтобы сэкономить пару сотен евро. Цуна почти уже научился игнорировать косые взгляды, но сейчас нельзя привлекать внимание.
Он даже не заходит в свой.
Гокудера застает их в объятиях друг друга: Ямамото уже успел стянуть с Цуны пальто и пиджак, и теперь сражается с пряжкой ремня, зажатой между их телами. Обычно Гокудера разворачивается и исчезает, как и положено безупречной правой руке босса, мгновенно и без комментариев. Ямамото наконец-то прекратил дразнить его по этому поводу. Цуна думает, что лучше бы не прекращал. Цуна думает, что лучше бы Гокудера не был безупречным. В остальном он таким никогда не бывает, и другого Цуне не нужно. Цуна думает, что Гокудере противно. Он уже почти перестал бояться, что так оно и есть.
Его глаза зелёные, когда он улыбается. А сейчас серые, как мрачный город за окнами, тонущий в стоячей воде.
- Пожалуйста, - говорит Цуна.
Он не знает, пожалуйста что. Не смотри так. Не уходи.
Иди к нам.
Ямамото открывает рот, но Гокудера хлопает дверью раньше, чем он успевает что-либо сказать. Ямамото и раньше пытался с ним поговорить. Цуна не знает, что Гокудера ему отвечал – наверняка не «всё в порядке, Десятый» - но, когда Ямамото возвращался, улыбка его была хрупкой, как треснувшее стекло.


В Милане Цуна расстается с пальто. Раннее утро. На улицах никого нет. Преследователи – близнецы, красивые хрупкие девушки с чёрными волосами и кривыми саблями, по которым то и дело пробегают странные мерцающие огоньки. Они работают слаженно, и в этом их преимущество. Они предсказуемы, и потому они проигрывают.
Дождь смывает их кровь с мостовой. Гокудера предлагает их прикончить. Цуна качает головой и просит его позвонить в больницу. Если он откажется, просить будет некого – Ямамото не говорит по-итальянски. Гокудера не отказывается.
Сквозь дождь выглядывает солнце. Пальто Цуны висит фестивальными лентами. Он сворачивает его в комок и засовывает в мусорный бак.
Рассвет похож на внутренности раковины.


Поздним вечером в Сан-Ремо телефон Реборна перестает отвечать. После трехсот Цуна перестает считать звонки.
Ночью они с Ямамото занимаются любовью. Гокудера курит на балконе и слушает их. В те редкие моменты, когда Цуне не стыдно, его это возбуждает.


В Неаполе Цуне надоедает ходить в гости к покойникам. Он так и говорит.
- Прекрасно, - улыбается старший из троицы убийц. – Тогда тебе всего лишь нужно умереть самому.
У него длинные рыжие волосы и слишком острые зубы, а ещё кнут, как у Дино. Цуна давно связался бы с Дино, да только след потянется и к нему. Нехорошо навлекать опасность на человека, у которого медовый месяц. Цуна сначала думал, что это будет больно, но оказалось, что нет. Он поцеловал нежную щечку Кёко, обнял Дино, а потом ел свадебный торт, сидя между Гокудерой и Ямамото, и наслаждался попытками друзей его развеселить. Ему и правда было весело.
И Цуна совсем не хотел умирать, ни тогда, ни сейчас.
Но он почти умер. Почти – не считается. Он сам виноват.
Гокудера так не думает.


Он просит прощения всю дорогу до отеля, хотя это даже не рана. Просто след на шее, как от удушья. Просто кнут, захлестнувшийся петлёй, которая могла бы стать смертельной, если бы кончик катаны не скользнул внутрь.
Гокудера был занят оставшимися двумя. У него кровь идёт. Он не слушает, а Цуна слишком часто кашляет, чтобы как следует объяснить.
В дежурной аптеке возле порта они покупают какой-то особый сироп, и Цуна выпивает двойную дозу. Ему все равно больно говорить, но хотя бы не так тянет кашлять.
Гокудера больше не извиняется. Он молчит и сжимает пакет с бинтами. В отеле он снимает пиджак, и Цуна снова видит кровь. Он отказывается от помощи, уходит в свой номер и запирается там.
- Все в порядке, Десятый, - говорит он через дверь. – Простите меня.
Цуна больше так не может.


- У меня есть идея, - говорит Ямамото.
Это прекрасная идея. Это ужасная идея, но Цуна больше так не может. Они обмениваются поцелуем на удачу, и Ямамото вылезает в окно, чтобы пройти по карнизу. Когда он открывает Цуне дверь, первое, что тот видит – широко распахнутые глаза Гокудеры. Он лежит, распластавшись на спине, его руки заведены за голову и привязаны к спинке кровати.
- Я сказал ему, что это твоя новая игра, - говорит Ямамото.
Цуна останавливается, когда его колено упирается в край. Он не знает, с чего начать. Наверное, с извинений. Он собирался всего лишь поговорить. Всего лишь попытаться объяснить.
Он никогда не видел у Гокудеры такого взгляда – растерянного, удивлённого, невероятно открытого. Даже в самый первый раз, в дыму невзорвавшихся бомб. Дюжина степеней уязвимости, и всегда найдётся еще одна.
Поддавшись внезапному порыву, он опускается на колени и проводит пальцами по щеке Гокудеры.
Тот вздрагивает, как от удара. Цуна отдёргивает руку. Он готов просить прощения, но в следующее мгновение Ямамото повторяет его жест.
На этот раз Гокудера не вздрагивает. Он бросает быстрый взгляд на Ямамото и отводит его в сторону. На его скулах горят алые пятна.
- Гокудера-кун…
Он отказывается на них смотреть.
- Как твои раны?
Он мотает головой, прядь серебристых волос прилипает к лицу. Ямамото убирает ее назад, пока Цуна расстегивает на нем рубашку. Левый бок залеплен пластырем, тонкие полоски заползают на грудь, проходя под соском.
Бинты не понадобились.
Цуна облегченно вздыхает, и тут же вспоминает про то, что они с ним сделали.
- Тебе больно так?
Гокудера издает неопределённый звук, превращающийся в стон, когда Цуна касается губами кожи над полосой пластыря. Цуна слышит его дыхание, частое и неровное.
Ямамото гладит его по голове и улыбается.
- Я же говорил: он тоже хочет с тобой играть.
Цуна не знает, к кому он обращается, но подозревает, что к обоим.
Гокудера молчит. Ресницы его опущены, губы плотно сжаты, но грудь вздымается часто-часто, и дышит он так, словно пробежал вокруг города.
Внутри у Цуны всё сжимается от горячей нежности, но проклятая нерешительность накатывает волной, и он не знает, как поступить, чтобы не сделать хуже.
- Нам уйти?
Молчание.
- Не уходить?
- Десятый волен делать, что хочет, - говорит Гокудера чужим тусклым голосом.
Вот так. Как будто Цуна не страшится именно этого. Десятый босс Вонгола может сделать со своим Стражем Бури всё, что угодно. Но десятый босс Вонгола никогда не целовал своего Стража Дождя.
Его здесь нет.
Здесь только Цуна.
- Я так не играю, - говорит Ямамото, и не смеётся, и взгляд у него прямой и серьезный.
Гокудера упрямо смотрит в сторону, словно боится, что их вид может его переубедить. Или, напротив, убедить - в том, что всё это происходит на самом деле.
Цуна и сам не уверен, что всё это происходит на самом деле, но если он чему-то и научился за эти годы, так это тому, что самого главного глазами не увидишь. Перед глазами встают страхи, сплетаются иллюзии. Глаза слепы, а зорко одно лишь сердце.
Поэтому он заползает на кровать, оседлав бедра Гокудеры, сбрасывает пиджак и рубашку на пол и стягивает с шеи уже изрядно помятый галстук в полоску.
- Мы тебя любим, - говорит Цуна. Каждое слово рвёт его горло стальными когтями, но это не имеет никакого значения.
- Ты нам нужен, - эхом отзывается Ямамото.
Гокудера собирается что-то сказать - Цуна даже знает, что именно - но они наклоняются к нему и целуют его глаза - ресницы скользят по губам, словно ножки бабочек - и Цуна завязывает галстук упругим прочным узлом.
Гокудера вздыхает чуть слышно, откидывается на подушки. Он выглядит покорным. Смирившимся с судьбой.
Ну уж нет. Цуна так тоже не играет.
Сердце у него стучит так, что вот-вот проломит рёбра. Он не может вспомнить, когда ему в последний раз было так страшно. Он приказывает рукам не дрожать, как приказывал в битве.
- У тебя не получится отказаться от выбора, - шепчет он. Нежно, так нежно. Но он не возьмёт эти слова назад. Это не просьба. Это требование.
Теплые, уверенные пальцы обхватывают его запястье. Ямамото. Ему тоже страшно? Он улыбается. Он знает что-то, чего не знают они?
Сердце Ямамото обладает орлиным зрением. Цуна чувствует его присутствие кожей, омывающее его, как летний солнечный дождь.
- Да, - наконец выдыхает Гокудера, так тихо, словно ему тоже больно говорить.
Они ждут.
- Да. Да! Ну, давайте же! – в голосе его вспыхивает прежняя нетерпеливая горячность, и Ямамото показывает Цуне «V», знак триумфа, притягивает его к себе и смачно целует, а потом наклоняется к Гокудере и делает то же самое.
Тот вздрагивает, выгибается на кровати, едва не сбрасывая Цуну. Ямамото целуется совсем не так, как можно было ожидать. Он целуется так, как играет, так, как сражается – неистово и намеренно. Ничто на свете не сможет его отвлечь. Ничто не сумеет прервать. Гокудера стонет ему в рот, и у Цуны кружится голова.
Цуна вжимается лицом в его шею, облизывает ключицы, держит под языком яростно бьющийся пульс. Ямамото шумно вздыхает, отрываясь от своей добычи, переползает повыше и принимается ласкать связанные запястья.
Каждый удар сердца отдаётся внутри Цуны, словно гром. Один неверный шаг – и все будет испорчено непоправимо. Одно неверное движение повергнет в хаос всё, что было раньше, всё, что происходит сейчас.
Он гладит Гокудеру по щеке, все еще поражаясь тому, что ему разрешено прикасаться. Гокудера поворачивает голову и вслепую ловит его пальцы губами.
И тогда Цуна понимает, что неверных движений не осталось. Есть только правда между ними, настоящая чудесная правда, выкованная годами, обнаженная доверием, бесконечная, как небо.
Он целует Гокудеру по-своему, обводя языком контур его рта, мягко, влажно, сладко. Он не захватывает власть, не требует ответа, но Гокудера сам открывается ему навстречу, сам подхватывает ритм.

Член у него гладкий, шелковистый, такой же красивый, как его пальцы. Мускусно-горьковатый, если пройтись по нему языком. Оттенок соли почти неощутим – а Ямамото, напротив, неуловимо напоминает соевый соус. Но выбирать не нужно, и Цуна счастлив. Все его чувства словно бы обострились, всё кажется ярче, глубже, сильнее, больше.
Завершённым.
Он делится с Ямамото этим новым вкусом, а потом тот опускается рядом, и их языки встречаются на влажной от слюны и удовольствия головке, пальцы сплетаются вокруг основания, не сговариваясь, сжимают, не позволяя достигнуть завершения. Ямамото ловит руку Цуны, притягивает себе между ног. Он уже на краю, и Цуна благодарно сталкивает его вниз, собирает семя, не пролив ни капли, и выпрямляется.
Гокудера уже не стонет даже, а почти кричит, горит, как в лихорадке. Цуна встает над ним на колени и нанизывает себя на него медленно, плавно, так же сладко, как целовал. Гокудера пытается что-то сказать, и Ямамото подбирается к нему, понимая без слов, стягивает повязку, встречая удивлённый взгляд.
Цуна хочет ответить, что ночь впереди долгая, что они успеют всё, что ни один из них ни за что не откажется от обоих видов любви – но всё, что вылетает из его рта – бессвязные звуки, насквозь пропитанные наслаждением. Долго ему не продержаться, и он сдаётся первым, забрызгивая и себя, и любопытствующего Ямамото, который наблюдает за происходящим так близко, что касается щекой живота Гокудеры. Ямамото смеётся и облизывает губы, а Гокудеру уносит бурей, и они обнимают его и летят вместе с ним.
Это очень долгая ночь.


Цуна просыпается под звуки грозы. В распахнутое окно хлещет косой дождь. Над корабельными мачтами гоняются друг за другом молнии. Но окончательно будит его не гром, а тихий стук.
Он успевает дотянуться до перчаток, прежде чем дверная ручка поворачивается. Воля вспыхивает трепещущим золотым ореолом - дверь открывается и впускает Реборна.
Реборн.
Реборн!
Цуна уже готов броситься ему на шею, но он внезапно вспоминает о том, что под одеялом на нем ничего нет. Вернее, под Ямамото на нем ничего нет – тот раскинулся на широкой постели, как довольная морская звезда, устроившись вместо подушки на спящем сном невинного младенца Гокудере. Впрочем, невинным его после этой ночи назвать уже никак нельзя.
Цуна делает единственно возможную вещь в этой ситуации. Он отчаянно краснеет.
Реборн поднимает тонкую чёрную бровь. Он молчит, но отчего-то Цуне кажется, что откуда-то доносятся ехидные смешки.
- Приятно видеть, что ты не забываешь об укреплении внутрисемейных связей, - наконец говорит Реборн.
Цуна смутился бы. Или возмутился. Вчера. Но сегодня он знает правду. Настоящую чудесную правду, всю целиком, и ему нечего стыдиться. И Реборн жив, и они разберутся с Вилено, и они вернутся домой. Поэтому он запрокидывает голову и смеётся, забыв про когти, царапающие горло, смеётся, как не смеялся уже давно.
Уголки губ Реборна вздрагивают и через пару секунд расползаются в улыбке.

@темы: рибоорн!, мемориз

Comments

Я тоже люблю это фик)

[souhait]

он потрясающий) часто перечитываю. )